В этот день Сергей напился. В одиночку, чтобы заглушить поднявшуюся в душе бурю. Еле приполз домой, обрушился, не раздеваясь, на свою неприбранную холостяцкую кровать, а утром стал горстями собирать расползающееся сознание, лепить, воссоздавая вчерашний день. Сначала — его ромашки-незабудки на стене салона, потом — взрыв голубизны ее глаз, и все смешалось, перепуталось в дыму этого взрыва, откуда выплыли чеканные строки голоса: ТЫ НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА… Он никак не мог вспомнить, кто это сказал. Он в самом деле не имел права: сегодня — свадьба брата Саши.

Свадьба Сашки прошла как любая свадьба. С фатой невесты и закованным в негнущийся черный костюм женихом, криками «Горько!», медленно-церемонным вставанием брачующихся («Боже, что за ужасное слово!» — восставало Нинино лингвистическое сопротивление), с их медленно-церемонными поцелуями. Нина панически боялась за Сергея, вчера поздно пришел пьяным, но, на удивление, старший сын вел себя строго и скромно, слегка пригубил из рюмки. Зато Виктор явно перебрал, выступал с длинными, путаными речами, его пришлось увести, пока не забуянил, Сережа помог. Когда все разошлись, и горы посуды сложили в ванну, на завтра, не было сил вымыть, она осталась один на один со старшим сыном. Сидели напротив, говорили о каких-то мелочах, и Сергей с неожиданной болью открыл для себя, как изменилась мать. Потускневший и поредевший, когда-то буйный, золотистый факел волос, ввалившиеся виски и скорбные морщины у уголков рта. Помада губ, нелепым пятном выделявшаяся на ее сером, измученном лице. Бессильно обвисшие плечи. Не изменился лишь нос задорной картошкой, точь-в-точь как у сына. А сын погрузился в свои собственные проблемы и интересы, и ему нет дела до того, как стареет мать.

— Устала, наверное, от суматохи со свадьбой? — выдавил Сергей и увидел, как слезинки показались в уголках маминых глаз.

— Я устала от всех вас, трех мужиков на моей бедной шее, — светло, сквозь слезы улыбнулась она. — Тянете врозь, каждый в свою сторону, и мне — хоть разорвись. Вот и ты. Я вижу, что с тобой что-то происходит, но от тебя слова не добьешься, все сам, все в одиночку.

— Ой, мам, я боюсь в это поверить, но… Можешь себе представить: Валентина Николаевна недавно сказала, что готовится выставка в Москве, в Доме художника на Крымском Валу, выставка работ художников — жертв сталинских репрессий, и мне, моим работам, будет уделено пять или шесть мест. Представляешь себе — в Москве, на Крымском Валу! До открытия выставки осталось два месяца, а у меня еще ничего не готово.

— В Москве? В Центральном доме художника? Да я скажу отцу — он с ума сойдет от восторга.

— Пока не говори, это еще не окончательно утверждено. Вот когда все будет готово, тогда и скажем. Ладно? А сейчас пошли спать, а то тебя уже ноги не держат.

Ты не имеешь права. Ты должен. А почему я кому-то должен и почему я не имею права? Проклятые вопросы, и на них нужно найти ответы. А для этого нужно разобраться в себе, в смерче событий, обрушившихся на него. Ты не имеешь права барахтаться в тине неопределенностей, ты должен выбрать свой путь. Ты уже наворотил в своей жизни немало бессмысленных глыб, и настало время самоочищения и самоопределения. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Сломя голову ринуться в погоню за призраком любви? Наворотить еще кучу бессмысленных глыб? Для тебя настало время выбрать главное и откинуть прочь все постороннее, мешающее.

Никогда еще Сергей не работал так вдохновенно. В жизни художника бывают периоды, когда отгремят бури эмоций, уйдут за горизонт смерчи тревог и обид, когда он вступает в оазис спокойствия и мира с самим собой. Тихо шелестят над головой пальмы вдохновения, остался позади тяжкий путь по пустыне в поисках пути, среди бесплодных барханов в песке вязли ноги, песок застилал глаза, и вот оно — освобождение, когда вырастают крылья, когда он погружается в нирвану спокойствия, сливаясь воедино с предметом творчества. Невидимые стены отгораживают художника от внешнего мира, уходят прочь мелкие эмоции и нужды, и время приостанавливает свой ход. «Плененный город» рождался, проявлялся на холсте, как в детстве проявлялась переводная картинка, освобождаясь от мокрой бумажной пелены. Город тонул под жемчужной дымкой в полукольце гор, в браслете неистово суровых уральских лесов.

Открывалась дверь его комнаты, неслышно входила мама с тарелками в руках, он съедал принесенное, не ощущая вкуса, не отрывая взгляд от картины, проваливался в сон, когда темнело, и вскакивал при первых лучах восходящего солнца. Но вот наложены последние мазки, и больше нечего добавить. Еще два дня картина будет мирно спать, бережно укутанная от взглядов, пока высохнут краски, пока утихнет кипение страстей художника. Они должны остыть — создатель и его детище, — чтобы встретиться на свидании, как двое влюбленных после разлуки, чтобы снова и снова ловить знакомо-незнакомые черты.

6

Шел девяностый год, переломный для страны и для судеб людей, живших в ней. Только что пала Берлинская стена, разрушился железный занавес, разделявший два мира, и ветры перемен веяли над затхлым, уходившим в небытие старым миром. Воссоединение послевоенной Германии в единое государство разбудило идею воссоединения немецкой нации. Полтора миллиона советских немцев жили в этой стране, разбросанные по ее необъятным просторам. Потомки призванных императрицей Екатериной II, они нашли в России свою вторую родину, тяжким трудом преобразили дикие степи Заволжья, сделав их житницей России. По ленинскому декрету в 1918 году немцы Поволжья официально и торжественно вошли в семью народов страны, став Республикой Поволжских немцев. Но грянула Война, и по сталинскому указу, безвинно и бессмысленно, они, как и многие другие народы, были изгнаны из своих домов, рассеяны по Сибири, Алтаю, Казахстану. Они были объявлены вне закона и на многие годы лишены гражданских прав. Само слово немец стало проклятьем, символом неисчислимых бед и лишений, обрушившихся на страну. Но почему тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей должны нести ответственность за злодеяния безумного фюрера их далекой пра- родины? Не потому ли они были объявлены виновниками, что истинная вина за просчеты и поражения лежит на другом усатом злодее — диктаторе их теперешней родины?

Но шел девяностый год, страна очищала себя от скверны сталинских лет, стряхивала наслоения лжи и несправедливости. Советские немцы просили у правительства Горбачева только о возможности говорить на родном языке, сохранять свои обычаи и учить своих детей в немецких школах. За