эти права боролось Всесоюзное объединение «Возрождение», но им было отказано, и многие тысячи граждан страны, носители немецких фамилий (кстати, как и носители еврейских фамилий), потянулись на выезд. Страна лишала себя деятельных, трудолюбивых, добросовестных граждан.

Считал ли Сергей Гертер себя немцем? Он и сам не мог ответить на этот вопрос. Две его бабушки были русскими, два его деда — немцами, обрусевшими немцами, не знавшими языка и обычаев своих предков. Он был воспитан в русских обычаях, учился в русской школе, впитал в себя русскую культуру. Но куда денешься от корней, жесткими колючками привязывавших его к пятому пункту в паспорте? Почему в западных странах нет этого проклятого пятого пункта? Все граждане Соединенных Штатов — американцы, независимо от происхождения, цвета кожи и языка, все жители Франции — французы, даже носители арабских фамилий и мусульманских хиджабов. В моем темно-красном российском паспорте уже нет этого проклятого пункта, я россиянин, но мой сосед по лестничной клетке, тоже российский гражданин, — еврей, а в доме напротив живут семьи армян, грузин и таджиков. Мы с ними не дебатируем по национальным вопросам и изъясняемся на одном языке, хотя и посещаем разные храмы. Но не таится ли в этом мина замедленного действия, если экстремисты Ближнего и Дальнего Востока и Запада будут продолжать вести взрывоопасную возню вокруг языковых, религиозных и прочих разностей людей? Современная цивилизация, глобализация, унификация, стандартизация делают прозрачными границы государств и этносов, но ведь не стирают их, как нельзя стереть из генетической памяти прошедшую историю, обычаи и культурные особенности наших предков. Люди рождаются разными, живут в разных климатических регионах, и эта разность должна обогащать, а не разъединять. Принадлежность к другой этнической группе не должна стать клеймом.

***

Выставка «Художники — жертвы сталинских репрессий» была организована Всесоюзным сообществом советских немцев «Возрождение», и Валентине Николаевне пришлось употребить всю свою энергию и влияние, чтобы получить доступ к выставке для Сергея. Решающим было, конечно, слово Никодима Петровича Вязникова. Пять мест, их нужно было отобрать, выстроить некую логику этой небольшой коллекции. Готовы были две картины из уральского цикла. Третьей работой, завершающей цикл, должна была стать «Гроза в горах», продуманная и выношенная. Но картина не шла. Сергей сделал два эскиза, но все было не то, получалась какая-то мешанина тусклых кра- сок, не выстраивалась композиция, и он решил отложить этот сюжет на будущие времена, на созревание. Времени оставалось мало, Валентина Николаевна торопила. Что-то отобрать из прошлых работ, из той злосчастной выставки во Дворце горняков. Сергей остановился на «Острове», потухшим вулканом поднимающемся из вод Федоровского водохранилища (водохранилище — какое громоздкое и казенное, шипящее, как змея, слово, нужно заменить его на… Ну, например, на озеро, морщился он), написано все скверно, сейчас сделал бы совсем по-другому, но нет времени, единственное, что совершенно необходимо, — это оживить, сделать прозрачным небо, сделать тревожными закатные краски. Еще две картинки он отобрал из натюр- мортов. Яблоки на столе под светло-голубой скатертью и букет бабушкиной сирени в стиле Кончаловского. Безусловно, не самостоятельные, подражательные работы, но хорошо, тщательно отработанная техника. Он очень старался в свое время, когда писал их.

Москва накатила на Сергея мощной волной с первых шагов на Казанском вокзале, едва не сбив с ног, когда, выпав из вагона и разинув рот на купол над перроном, он еле увернулся от телеги носильщика с горой чемоданов и свертков. Москва спешила, толкалась, ругалась, суетилась, бренчала трамваями, выла и грохотала поездами метро. Она была совсем не похожа на умильно-пасторальную картину Чистых прудов, что жила в воспоминаниях и рассказах мамы, и героически-патриотическую эпопею Хамовников, описанную отцом. «Ты должен обязательно побывать на Барашевском переулке и найти наш дом, поклониться ему. Покровка и Замоскворечье — это настоящая, не искаженная и не перестроенная Москва». — «Да что ты понимаешь в Москве? Настоящая Москва — это Нескучный сад и Хамовническая набережная!» — наперебой увещевали его родители.

В карагандинском управлении по культуре Сергею выдали командировочное удостоверение на десять дней, деньги на проезд и суточные из расчета 2 р. 60 коп. за день проживания. А еще его долго инструктировали там.

— Вы, Сергей, простите, как там Вас — Викторович? — будете там представлять нашу Караганду, нашу республику, так не уроните!

Сережа обещал не уронить и вообще…

Дом художника на Крымском Валу оказался огромным нелепым зданием с множеством залов, лестниц и коридоров. По коридорам стайками ходили бородатые художники с воспаленными глазами, и Сергей мыкался по этим коридорам, не зная, к кому обратиться. Он ощущал себя лишним, инородным телом в кипящем водовороте озабоченных людей, хлопавших многочисленными дверями, размахивавших руками и беспрерывно переговаривавшихся на странном диалекте, отдаленно напоминавшим русский язык. Уже второй час он бесплодно ходил по Дому, третий, четвертый раз обходя бесконечные переходы и мелькавшие двери. Одну из бесчисленных дверей он случайно толкнул. Там, за дверью, была тишина, и за одиноким столом сидела, подперев подбородок рукой, одинокая маленькая грустная девушка. Сергею она показалась похожей на васнецовскую Аленушку.

— Можно к Вам обратиться? — спросил Сергей.

— Да, — грустно ответила Аленушка.

— Я вот хотел спросить…

— Спрашивайте, — печально сказала Аленушка.

— У меня вот командировочное удостоверение, я приехал…

— Давайте, — с тоской произнесла сказочная дева.

Аленушку звали Надей, ее посадили в эту маленькую комнатушку три дня тому назад, чтобы организовать выставку репре… ой, в общем, каких-то потерпевших художников, толком не объяснили каких. И вот уже третий день она…

Теперь их было уже двое, и аленушкина грусть постепенно проходила. Аленушка-Надя как-то сразу уверовала в тягучую тяжеловесность этого провинциала в плохо подогнанном, мышиного цвета костюме с торчащими карманами, в скверных, нечищеных ботинках. Он не был речист, но глыбой стоял за спиной, когда она пробивала в отделе кадров поселение Сергея в гостиницу на ВДНХ, разыскивала в запасниках Дома художника присланные из Караганды посылки с картинами на выставку и отвоевывала зал для самой выставки. Выставка, конечно, была провозглашена, но к ней, к этой выставке нужно было приделать ноги, иначе ничего бы не состоялось. Шел девяностый год, страна тонула в переменах, митингах, демонстрациях и дискуссиях, и никому не было дела до каких-то там принятых решений и постановлений. Ветры перемен, сквозняки сво- боды и пыльные бури разрушений веяли над страной, грозя обрушить все ранее построенное и плохо пригнанное. Уже не было Советского Союза, но еще не была построена Россия, мучительно возникавшая из хаоса обломков прошлого. Откуда у этой худышки-девчонки берется кипучая энергия, недоумевал Сергей. А Надя неутомимо бегала по кабинетам, нашла давно отпечатанный,