— Оправдания в свой адрес ты на суде излагал, — прервал его Бессмертнов. — Давай по существу. Битый час тебя слушаем, а до сути так и не дошли.

— А ты не торопи, гражданин начальник. Мне, может, с интеллигентными людьми пообщаться за праздник, — огрызнулся Котиков. — Я ведь, по сути, не урка какой. Оступившийся человек — это да, но не урка. Мне тюремный треп до чертиков надоел.

— Раньше надо было думать, — слегка сбавил тон Бессмертнов.

— Это я и без вас знаю. Только время-то вспять не повернешь, — философски изрек Котиков.

— Продолжай! — потребовал Крячко.

— Так я и продолжаю. В хибаре моей, которую мне жена после развода выделила, разный люд бывал. Случались и образованные. Однажды прибился к нам один профессор. Может, он и не был профессором, но мужик башковитый, и историй всяких знал неисчерпаемое количество. Поговаривали, что он в университете философию преподавал. А диссертация у него была на тему сектановедения. Это уж он сам рассказал. Так он про эти самые секты столько всего знал, заслушаешься. Любил с утречка, пока еще не надрались все до поросячьего визга, лекции устраивать. Какие истории излагал! И про сатанистов, что в Архангельске орудовали, и про маньяка-душителя из Душанбе. Но больше всего любил про штатовских сектантов вещать. Очень уж, говорил, разнообразные секты там процветают. Болтал, что вроде как сам в Америку ездил, когда материал для диссертации собирал. Брехал, поди, но красиво.

— Про сердцеграмму ты от него узнал, так? — поторопил его Крячко.

— От него, от кого еще, — подтвердил Котиков. — Была в Штатах одна секта, небольшая по численности, но безбашенная совсем. Знак этот, сердцеграмма, у них в особом почете был. Она ведь знаете, откуда пришла? Простые каменщики основали ложу, вроде ку-клукс-клана, только из рабочих. Они, как и я, классовой справедливости добивались. А потом сдвиг по фазе у их главного сектанта произошел, и он подбил их на преступление. Пятерых они тогда «замочили», прежде чем американские шерифы на них вышли и обезвредили. Мне эта история, видно, в сердце запала. Дальше вы знаете.

— Как фамилия этого философа?

— Кто ее знает? В моей хибаре фамилии не в ходу были, — пожал плечами Котиков. — Вот если вам описание того философа понадобится или возраст, к примеру, тогда пожалуйста. А про имя-фамилию не спрашивайте. Все равно не скажу, потому как не знаю.

— Тогда хоть опиши его.

— Внешность у него примечательная, — прикрывая глаза, чтобы легче было вспоминать, начал Котиков. — Высоченный мужик, под два метра ростом, а худющий, что твоя жердь. И нос крючком, точно клюв у коршуна. А еще глаза. Впалые такие и чернючие, как угли. К сорока ему тогда подкатывало. Помню, потому что хвастался он, что через месяц или около того, проставляться серьезно будет. Все говорят, мол, что сорок лет не отмечают, а он не из суеверных. На свое сорокалетие ведро бухла обещал выставить. Мужики все дразнили, откуда деньги возьмешь, а он отмахивался, мол, мать вышлет. Она на каждый день рождения кругленькую сумму ему ссужала. Так он говорил.

— Проставился? — полюбопытствовал Крячко.

— Черта лысого, — хихикнул Котиков. — За неделю до назначенной даты свинтил, и больше его никто не видел.

— Саму дату помнишь?

— Откуда? Летом это было, а когда именно, понятия не имею. Яблоки вовсю шли. У меня в саду уже нападали. Мы еще шутили, что закусь есть, а философа с ведром пойла как корова языком слизала.

— Еще что-то про философа добавить можешь?

— Еврей он вроде был, — выдал Котиков. — Мужики говорили, что он обрезанный, и в субботу его делать ничего не заставишь.

— Из дружков кто твою философию поддерживал? — перевел разговор Крячко.

— Это про неравенство, что ли? Да никто. Им всем до фени было. Пойло есть, крыша над головой, а остальное пусть работяги разруливают. Устраивала их такая жизнь. И потом, будь у меня последователи, вряд ли бы я тут один оказался, — резонно заметил Котиков.

— У меня больше вопросов нет, — обращаясь к Бессмертнову, проговорил Крячко. — Отпускаем?

— Погодите, люди добрые, дайте «косячок» дотянуть. Вернусь в камеру, делиться придется, — зачастил Котиков. — Эх, жаль, гостинчика не принесли. Хоть бы печенюшек каких подбросили от хозяйских щедрот.

Бессмертнов нажал кнопку, в комнату вошел охранник. Котиков поднялся, бросил тоскливый взгляд в коридор и, не сказав больше ни слова, вышел. Выждав положенное время, ушли и Крячко с Бессмертновым.

— Что обо всем этом думаешь? — занимая водительское кресло, поинтересовался Бессмертнов.

— Пока непонятно, — ответил Крячко. — С одной стороны, философ этот мог не один ум с дороги сбить. С другой стороны, контингент на хате у Котикова тот еще был. Возможно, он правду сказал о том, что им все до фени. Но прокатиться туда не помешает.

— Задача ясна. Едем в притон к бывшим дружкам Котикова. — Бессмертнов завел двигатель и покатил к выезду из города.

Дом Семенихи, приютившей бывших дружков Котикова, являл собой странное зрелище. Сам дом выглядел добротным, поставленным на века, а вот забор и прилежащие постройки вопили о заботливой руке настоящего хозяина. Двор был завален старыми деревянными ящиками. В таких в былые времена продукты в стеклянной таре в сельские магазины завозили. Ящиков этих во дворе было видимо-невидимо. Штабелями к забору примыкали, грудами у сараев валялись. И такое запустение кругом, тоска смертная.

Как только Крячко и Бессмертнов пересекли двор, на крыльцо выскочила бойкая старушка. Уперев руки в обширные бедра, она окинула посетителей строгим взглядом и зычным голосом заорала:

— Стой где стоишь! Ружья нет, но стрельнуть могу!

— Чего шумишь, Семениха? Или «нарики» «чернуху» варят? — ничуть не смутившись, проговорил Бессмертнов.

— Какие еще «нарики», гражданин начальник? — слегка подобрела Семениха. — В моем доме отродясь наркоши не водились.

— Видать, сама принимать пристрастилась, раз мента от проходимца отличить не можешь, — продолжал Бессмертнов.

— Прости, мил-человек, сослепу не признала. А это кто с тобой? Тоже начальник? — прищурилась Семениха.

— Начальник. Большой начальник, — засмеялся Бессмертнов. — Целый полковник, да еще и из столицы.

— Ах ты, батюшки! Из столицы? Это что ж ты, Андрей Васильевич, без предупреждения такого важного человека ко мне тащишь? У меня же контингент!

— Ничего, он привычный. Его твой контингент как раз и интересует, — произнес Бессмертнов, поднимаясь на крыльцо. — Кто из Котиковых у тебя сейчас квартирует?

— Из Котиковых? Да вы никак старым делом занялись? И когда только угомонитесь, — заворчала Семениха. — Знаете же, у меня всегда тихо. Никаких разборок, никакого криминала.

— Если не считать, что сынок твой второй десяток за убийство корячится, — заметил Бессмертнов.