Сейчас Тереза редко надевает эту рубашку, в основном из‐за ее ветхости; она так часто носила эту вещь в молодости, что ткань истончилась и изорвалась. Вещи стареют и противятся нашему желанию хранить память (Forty & Kuechler 1999); шелковая материя ветшает и рассыпается, и Тереза уже не может интегрировать ее в собственную идентичность. Она по-прежнему любит рубашку и хранит ее в гардеробе, но не может носить, как раньше, поскольку боится, что та окончательно развалится. Вместе с тем прорехи и потертости подтверждают, что эту вещь очень любили и много носили. Рубашка приобретает ценность благодаря самой своей древности (Riegl 1982), не потому, что в ней воплощен тот или иной период жизни владелицы и ее память о нем, а скорее потому, что ее носили постоянно, потому, что она обладает собственной материальной биографией; вещь ценится, поскольку в ней запечатлено движение времени как таковое, сам процесс обветшания.

Как показывает история с шелковой рубашкой, женщины хранят старые вещи по разным причинам и не всегда окончательно оставляют их в прошлом. Некоторые офисные наряды Терезы обрели новую жизнь. В ее летнем гардеробе по-прежнему имеется льняной жакет без воротника, с длинными рукавами. Хотя льняная ткань легко ниспадает вдоль тела, конструкцию наряда формируют громоздкие подплечники – модный тренд 1980‐х годов, когда Тереза еще ходила на работу. Поэтому, несмотря на тонкую ткань, жакет словно упаковывает тело в коробку, придавая ему квадратную форму. Тереза любила надевать эту вещь в офис, поскольку жакет довольно свободный и «не слишком тесно облегает тело»; она контрастно сочетала его с короткими обтягивающими юбками и топом. Для нынешней жизни Терезы, дома, с детьми, этот жакет не годится; вместе с тем однажды, когда я зашла к ней, она как раз раздумывала, не надеть ли его на родительское собрание. Ей не нравились подплечники, ассоциировавшиеся с модой 1980‐х годов, поэтому она решила распороть швы и убрать их.

Отсутствие ворота, легкая ткань, плавные формы, которые жакет приобрел после удаления подплечников, – все это позволило Терезе прийти к выводу, что вещь впишется в новый стиль, если носить ее с джинсами. Формальный жесткий силуэт офисного наряда оказался сглажен, и теперь он сочетается с образом заботливой матери. В этом случае вещь из прошлой жизни актуализируется и служит для создания нового образа: непринужденно стильной и энергичной матери. Терезе хватило умения не только сделать жакет пригодным для носки, но и реанимировать частицу своего прежнего профессионального «я», переосмыслив ее как составляющую своей новой жизни в роли матери. Это оспаривает представление Гидденса о характере взаимодействия биографии с самоидентификацией (Giddens 1991). Оказывается, прошлое не исчезает навсегда: благодаря одежде оно может превратиться в настоящее. Пусть профессиональная карьера Терезы завершилась, но пока она продолжает сочетать вещи из разных периодов жизни в своем гардеробе, биография, воплощенная в этих костюмах, продолжается. Элементы ее профессиональной идентичности могут актуализироваться в наряде, сочетающем в себе старые и новые вещи. Такой костюм бросает вызов привычным представлениям о линейности биографии, выражаемой посредством гардероба.

Замороженная/спящая одежда

Льняной жакет – это офисная вещь, которую Тереза может снова носить, поскольку та поддается модификациям, позволяющим привести ее в соответствие с актуальной идентичностью владелицы. Многие женщины, однако, не могут надеть свои старые наряды, поскольку те больше не вписываются в их жизнь. Пример тому – Мумтаз, женщина сорока лет, британка азиатского происхождения, невестка Терезы. Сейчас она живет у своих родителей в северо-восточном Лондоне с мужем и двумя детьми. Раньше она жила в Уганде, Кении, Индии, где вышла замуж за своего первого мужа, и в Лондоне, где встретила своего нынешнего мужа Адама. Затем Адам переехал работать в Париж, и она уехала к нему, а теперь вернулась и окончательно обосновалась в Лондоне. Она занята неполный рабочий день в семейном бизнесе; они с мужем очень хорошо обеспечены, и ей не нужно работать. После долгой разлуки с Британией Мумтаз наслаждается жизнью рядом с семьей. Ее гардероб поражает воображение: из всех моих собеседниц у нее больше всего нарядов и семь платяных шкафов. Несмотря на финансовое благополучие, она, впрочем, не тратит много денег на одежду, предпочитая покупать ее в недорогих магазинах. В обширном ассортименте вещей, хранящихся в ее шкафах, есть множество коротких эластичных юбок из лайкры; больше всего она любит матовую шоколадно-коричневую юбку с леопардовым принтом. Живя в Париже, Мумтаз обычно носила эти юбки со свободными топами, так что узкий подол примерно на дюйм выглядывал из-под струящейся поверх ткани. Теперь, живя с родителями, Мумтаз больше не носит такие наряды. Хотя ей уже за сорок, она боится обидеть мать, которая предпочитает сари и считает короткие юбки неприличными. Мумтаз по-прежнему любит эти юбки; она больше не носит их, однако рассчитывает, что возможность сделать это вновь представится. Они с Адамом собираются купить собственный дом в Лондоне; и вот тогда, вдали от бдительного родительского ока, она снова сможет носить короткие юбки, не выказывая неуважения к старшим. Юбки словно спят, ожидая, когда их разбудят. Мумтаз не планирует перешивать их, чтобы привести в соответствие с ее нынешним статусом; она просто надеется, что однажды снова будет их носить.

И предметы гардероба, и воплощаемые ими прошлые «я» Мумтаз временно пребывают в замороженном состоянии; их реанимация ассоциируется с воображаемым будущим. У Мумтаз семь шкафов; в шести хранится одежда, которую она называет европейской, один отведен под индийские наряды. В нем лежат груды искусно расшитых шелковых и атласных тканей небесно-голубого, изумрудно-зеленого, серебристого, белого, розового и ярко-красного цветов. Когда Мумтаз жила в Париже и в Индии, у нее был целый шкаф для сари, и каждое висело отдельно; теперь они сложены стопками в дальнем шкафу, и она редко их надевает. Живя в Индии со своим первым мужем, Мумтаз часто носила сари и наловчилась стоять и двигаться в них. Теперь женщина надевает их, только когда ходит в храм (она сикх) или посещает индийские торжества или свадьбы, где от нее требуется просто стоять и смотреться, как она выражается, декоративно. Мумтаз предпочитает шальвар-камиз и считает сари непрактичными и неудобными, поскольку отвыкла их носить; теперь ей требуется прилагать сознательные усилия, чтобы надевать их правильно и выглядеть в них достойно.

Эта одежда много значит для Мумтаз; она хранит ее, поскольку та неотделима от базовых аспектов ее идентичности. Женщина надеется, что когда-нибудь сари будет носить ее дочь, которая воспитывалась в Париже и Лондоне, но которую растили как сикха и учили урду; Мумтаз стремится привить эту идентичность своей дочери. Одежда играет ключевую роль в социализации детей, усвоении ими гендерно приемлемых ролей (Barnes & Eicher 1993); покупая одежду детям, родители проецируют на них свои гендерные ожидания. Паттерны социализации складываются под воздействием разных факторов, таких как этническая или классовая принадлежность, а также характер семейных отношений. В данном случае сари – материальное воплощение индийской гендерной идентичности Мумтаз, и, соответственно, вместе с ними эту идентичность можно передать следующему поколению. Сари – это длинный отрез ткани, драпирующийся на теле; такой наряд может надеть женщина любого размера и телосложения, так что сари Мумтаз точно подойдут ее дочери. «Беременное» платье Терезы воспроизводило формы ее тела, что и способствовало персонализации вещи; для Мумтаз, напротив, важно, что сари безразмерно: это позволит дочери встроить одежду матери в собственную идентичность. Как замечает С. Холл (Hall 2005: 94), мы все этнически ассоциированы, но это не значит, что мы обязательно хотим или вынуждены открыто манифестировать эту связь как один из ключевых аспектов нашей идентичности. Мумтаз же явно стремится передать дочери сознание своей этнической принадлежности, используя для этого традиционную одежду. Если дочь согласится носить сари, она, в свою очередь, также будет активно и открыто позиционировать эту часть своей идентичности. Сегодня сари, хранящиеся в шкафу, принадлежат прошлому, однако прошлое используется для конструирования воображаемого будущего; вещи «перебрасывают мостик через утраченное настоящее к желанному будущему» (Kuchler 1999: 60). Актуальная идентичность сари заморожена или утрачена, но даже лежа без движения в шкафу, наряды по-прежнему маркируют связь между прежней идентичностью Мумтаз и ее надеждами на будущее; одежда манифестирует и реальную, и желаемую идентичность матери и дочери. Это характерно для предметов гардероба, передаваемых детям или друзьям: они репрезентируют отнюдь не только индивидуальную идентичность. По словам Л. Стэнли, вербальные биографии часто представляют собой изолированную историю жизни одного человека; другие люди отходят в таком нарративе на второй план (Stanley 1992). В случае с одеждой, переходящей от матери к дочери, дело обстоит иначе: здесь в ткань вплетается множество историй и равноправно сосуществуют биографии нескольких женщин.