желудке щемит от страха. Как глупо было просить о таком! Зачем? С чего это ей понадобилось видеть свое лицо — что она там увидит, лицо мертвеца? Лучше отвернуться. И когда она уже собирается отвернуться и пялиться в пространство, медсестра Красного Креста решает, что ей нужно помочь. Раскрывает костлявую ладошку Анны своей рукой и вкладывает туда зеркальце.

На Анну смотрит лицо призрака. Кожа в пятнах. Провалы глаз помнят жестокий голод, забытый остальным телом. Ее снова обрили наголо, на этот раз англичане: на голом черепе видны струпья от вшей. Если и была в ней красота, то ее больше нет. Ее отняли. Жуткое зрелище. Будь у нее силы, она бы швырнула зеркальце на пол — пусть разлетается вдребезги. Но их нет, и зеркальце просто выскальзывает из ее руки. Она слабо стонет от отвращения, напрягая шею, не обращая внимания на полчища фюреровых мух.

Ночью на краешке ее кровати материализуется Марго, но Анна не кричит и не зовет на помощь. На мгновение в ней загорается огонек надежды. Но нет, к чему себя обманывать. Во взгляде сестры не осталось жизни. Марго просто пришла к ней в больницу прямиком из общей могилы. Волосы свалялись, губы потрескались. На шее багровая тифозная сыпь, глаза широко раскрыты, точно зияющие пещеры. На ней грязный коричневый свитер с желтой звездой Давида, надетый поверх лагерных полосатых штанов. Как ни странно, вид призрака утешил ее. Тифозный жар, пожирая мозг Анны, порождал мучительные галлюцинации. Мертвецов, зовущих из могил. Хватающих воздух костистыми клешнями. Требующих еды, которую уже не смогут употребить. Будущего, которое уже не смогут постигнуть. Но теперь она смотрит сестре в глаза.

Тебе нельзя просто так лежать, — говорит Марго. — Тебе нужно встать.

Осторожно и очень медленно Анна приподнимается на локтях.

Тебя не отправят домой, пока ты не сможешь ходить.

— А домой, — мрачно уточняет Анна, — это куда?

Куда? Не глупи.

— В Амстердам? Я все еще должна считать Амстердам своим домом? Без тебя, без мамы, без Пима?

Насчет Пима я не была бы столь уверена, — говорит Марго. — Еще есть шанс.

— Нет. Пима больше нет, — твердо отвечает Анна.

Ты не можешь этого знать наверняка.

— Знаю. Как бы он смог пережить Аушвиц? Он был старик, Марго. Ему было пятьдесят пять. Как он мог уцелеть после селекции?

С каких это пор ты у нас решаешь, кому жить, а кому умереть?

— Ты очень хорошо знаешь, как это работало. Немцы же ясно дали понять: единственное, что ему светило — «в трубу». Наверняка Пима отправили в газовую камеру в первый же день.

Ты не можешь знать наверняка, — с нажимом повторяет сестра.

— А ты-то что можешь, а? — хмурится Анна. — Ты же умерла.

Я знаю одно: пока ты тут лежишь беспомощной, жалеющей себя кучкой, так и останешься беспомощной, жалеющей себя кучкой. Ты должна встать и ходить. Вот это я точно знаю.

Анна смотрит в лицо Марго и чувствует, как острое лезвие одиночества проникает в душу:

— Ты ненавидишь меня, Марго?

Ненавижу тебя?

— За то, что я сделала.

Но сестра не отвечает. В коридоре слышится шум, хлопает дверь, и, когда Анна поднимает глаза, сестру уже поглотила темень комнаты. Анна чувствует страшную усталость и опускает голову на тощую подушку. Мгновение она сверлит взглядом темноту над собой, но затем глаза сами собой закрываются. Под аккомпанемент мощного храпа и мучительных стонов она засыпает.

Утром ее будит грохот эмалированных «уток». Глубоко вздохнув, она садится и осторожно выпрастывает ноги из-под одеяла. Едва толще спичек, но ступни чувствуют дощатый пол. Она смотрит на себя. Кожа покрыта струпьями. Появляется сестра Красного Креста и, шумно кудахча, укладывает ее обратно в постель. Разумеется, она слишком слаба, чтобы сопротивляться. Даже подумать об этом. Но когда сестра выходит из палаты, она предпринимает еще одну попытку. Медленно, вцепившись в деревянную спинку кровати изо всех сил. Ноги ее не держат, все тело горит, мышцы, словно бумажные, но, вложив в усилие последние жалкие силенки, она встает. Поначалу это оказывается чересчур сложным. Два раза она бессильно плюхается на жесткий матрац. На третий раз руки еще трясутся от усилий, но внезапно она чувствует, как ее наполняет легкость, и поднимается с кровати так, точно она — воздушный шарик на ниточке, устремившийся вверх. Ноги дрожат от напряжения даже теперь, когда она почти ничего не весит, но не подгибаются. В голове звенит — но Анна находит слабое утешение в том, что ступни ощущают теплое дерево пола.

Она стоит.

12. Уцелевшие

Существует много организаций вроде «Свободных Нидерландов», которые изготовляют фальшивые документы, снабжают нелегалов деньгами, обустраивают места, где можно прятаться, а скрывающейся христианской молодежи помогают получить работу; какие благородные и бескорыстные люди: рискуя жизнью, они помогают другим и спасают других!

Дневник Анны Франк,

28 января 1944 г.

Вернувшиеся евреи должны благодарить Бога за полученную помощь и не требовать большего. Из-за того же самого мы потеряли людей, которые были гораздо лучше их… Без сомнения, голландцы испытывали огромное сочувствие к евреям, поскольку те подвергались преследованиям со стороны нацистов. Сейчас же евреям следует избегать излишеств и ограничивать себя.

«Де Патриот», голландская газета,

1945 г.

1945

Амстердам

Центральный железнодорожный вокзал

ОСВОБОЖДЕННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

Октябрь

Спустя пять месяцев

после вступления в город

1-й Канадской пехотной дивизии

Прибытие на Центральный вокзал

Хотя Амстердам освобожден, мир мало чем отличается от войны. Из окна вагона виден все еще военный облик города, сплошь мрачные фасады. На заброшенных железнодорожных ветках ржавеют громадины паровозов. Облака кажутся густыми, как грязь, да и весь пейзаж от края и до края страны довольно уныл, словно бы краски выдают по талонам, как хлеб, молоко и уголь. По окну стекают капли дождя. Поезд, пусть и с нарушением расписания, со скрипом подъезжает к Центральному вокзалу.

Она сама «организовала» себе тетрадь. Вставила между двумя картонными квадратами листы бумаги — самой скверной, самой тонкой, самой низкосортной за всю историю существования скверной, тонкой, низкосортной бумаги. Но чернила на ней должны держаться. И авторучку «организовала». Организовать — это, знаете, не то же самое, что украсть. Это значит добыть предмет первой необходимости, чтобы обеспечить жизненную потребность, а такая потребность перевешивает все остальное: она теперь это хорошо знает. Прекрасная ручка. Блестящая, с круглым толстеньким кончиком пера, марки «Монблан». Но с ней возникают неожиданные трудности. Эта блестящая ручка, как выясняется, на удивление упряма: она отказывается