Бобби чувствовал себя повзрослевшим, главным образом в результате своих летних путешествий в Нью-Джерси, Филадельфию, Оклахому и Монреаль, но также и из-за расточаемых в его адрес похвал и возросшего статуса в шахматном мире. Ему было тринадцать лет. Если он может обыгрывать взрослых людей в шахматы, почему бы им не обращаться с ним, как со взрослым? Он попросил мать, чтобы она больше не приходила в клуб, чтобы забрать его домой. Это его смущало. «О-кей, — ответила она. — Я не буду приходить, и ты сможешь возвращаться самостоятельно, но на двух условиях: ты должен быть дома не позднее десяти вечера в обычные дни и не позднее полуночи на уик-энды, и ты должен обучиться джиу-джитсу, чтобы уметь себя защитить». Регина не хотела, чтобы Бобби ограбили или избили на полупустой станции метро, когда он будет возвращаться ночью один из Манхеттена в Бруклин. Бобби неохотно согласился на условия сделки. Но ему не довелось обучаться джиу-джитсу, — Регина узнала, что уроки борьбы стоят минимум 8 долларов в час, а таких денег она не имела. Соглашение было принято, тем не менее, и с этого времени Бобби возвращался домой самостоятельно. С ним случился один неприятный инцидент за всё время, когда кто-то наступил на его отполированный ботинок — нарочно, по утверждению Бобби.

«Меня llamo Роберт Фишер».

В школе, в первые недели по возвращении из Монреаля, Бобби ни разу не заглянул во введение к своему испанскому тексту, El Camino Real, не стал посещать два курса, и теперь ему предстояло ответить на десять тестовых вопросов. Несмотря на кубинский опыт и свои попытки говорить на спэнглише, он не сумел справиться с простыми вопросами «Где остановка?» или «Сколько стоят бананы?». Записав перевод шести из них — и всё неправильно — остальные вопросы он оставил без ответа.

Дома неудача Бобби на языковом экзамене была воспринята остро. В колледже и после его окончания Регина изучала латынь, иврит, русский, немецкий, французский и испанский языки. Она бегло говорила на многих из них (продвинулась и в идиш) и постоянно посещала языковые курсы в образовательных центрах для взрослых, чтобы повысить свой уровень. Джоан изучала испанский и немецкий в средней школе и хорошо их знала. «Прилежание!», — наставляла Регина Бобби, с ясными намеками на то, что если бы он тратил хоть малую часть того времени, что он посвящает шахматам, на языки, то стал бы первым учеником. Она постоянно подчеркивала, насколько важно знать другие языки, особенно если он собирался играть в шахматы в разных странах. И Бобби понял. Чтобы ускорить его прогресс, она стала говорить с ним по-испански, ожидала ответа, учила его, и очень скоро Бобби начат получать высокие оценки. В итоге Бобби говорил по-испански свободно.

Средняя школа «Эразмус-холл» в Бруклине была одной из крупнейших в Нью-Йорке и одной из старейших в стране. При более чем пяти тысячах учащихся, она представляла собой настоящую фабрику образования. Войдя в ее двери осенью 1956 года, Бобби чувствовал себя комфортно, хотя и не настолько, как в «Коммьюнити Вудворд». Позднее он говорил, что в «Эразмус-холл» его словно укрыл плащ-невидимка: «Поскольку в школе практически никто не играл в шахматы, другие ученики не знали, что я шахматист, — это меня вполне устраивало, и я решил никому об этом не говорить». По крайней мере, Бобби так считал. Другие ученики знали, кто он такой. Да и трудно было не обратить на него внимания: газета «Нью-Йорк Таймс» регулярно рассказывала о вундеркинде и печатала его фотографии: он дал несколько сеансов одновременной игры, привлекших большое внимание; его лицо красовалось на обложке «Чесс Ревью»; он даже появился с Арлен Фрэнсис в ее домашнем шоу на канале NBC; что касается одноклассников и невнимания к его успехам, то Бобби говорил: «Я не беспокоил их, они — меня». Он как будто не замечал, что Барбара Стрейзанд, будущая певица, была в него тайно влюблена. Она вспоминала, что «Бобби всегда был один и держался особняком. Но я находила его сексуальным». Помнит ли он Стрейзанд? «Была у нас серая мышка…» Учителей школы, во всяком случае, некоторых, раздражала его отчужденность и отсутствие интереса к занятиям.

Октябрь, 1956

Разбрасывая на быстром шаге опавшие листья, 13-летний Бобби подошел к зданию маршалловского шахматного клуба и, перепрыгивая через ступеньки, буквально взлетел по покрытой красным ковром лестнице, ведущей в Главный зал. Это был не первый его визит, Бобби уже частый гость знаменитого шахматного клуба Нью-Йорка, где он испытывал пьянящее чувство принадлежности особому миру, в историю которого, быть может, ему суждено вписать собственную страницу.

Клуб, располагавшийся на десятой авеню, между пятой и шестой авеню, в одном из наиболее привлекательных районов Манхеттена, размещался в этом особняке (дата возведения — 1831 год) с 1931 года, когда группа богатых патронов, включая одного из Рузвельтов, купила его, чтобы их обожаемый Фрэнк Д. Маршалл, правящий чемпион США, который удерживал это звание в течение 27 лет, имел место для проживания своей семьи, и мог играть в шахматы, учить и проводить турниры. Прогуливаясь по улице между двумя рядами величавых и полных достоинства зданий с окнами, украшенными цветами, и до частной конюшни в том же квартале, Бобби легко мог перенестись мыслями в эпоху Газовых фонарей и Шелковых чулок XIX века.

Стены клуба видели почти всех знаменитых мировых маэстро — его репутация зиждилась па легендарных партиях, эпических сражениях, трудных победах и глубоко прочувствованных поражениях. В США равен с ним по статусу только манхеттенский шахматный клуб, расположенный в 49 кварталах к северу. В командных соревнованиях манхеттенский клуб обычно, но не всегда, одерживал верх.

Похожий на британский клуб офицеров, маршалловский клуб изнутри был добротно обшит деревянными панелями, обстановку облагораживали занавеси бургундского плюша, несколько каминов и дубовые столы со стоящими на них медными лампами. Именно здесь кубинский бриллиант Хосе Рауль Капабланка дал свой последний сеанс, и именно в этих стенах чемпион мира Александр Алехин играл в быстрые шахматы, а многие одаренные гроссмейстеры читали, и продолжают читать, лекции по теории шахмат. Художник Марсель Дюшам жил напротив через дорогу и являлся активным членом клуба, став в итоге великим фанатом Бобби. Нобелевский лауреат Синклер Льюис получал здесь уроки шахмат. Если для фильма нужно было бы найти идеальный но антуражу шахматный клуб, то лучший выбор, чем маршалловский клуб, трудно и представить.

Дух благопристойности пропитывал стены клуба, так же и когда дело касалось одежды. Футболки Бобби, потрепанные джинсы и кеды возмущали Каролин Маршалл, вдову Фрэнка Маршалла и постоянную управляющую клубом, и несколько раз она доводила до его сведения, что из-за небрежения к дресс-коду ему могут закрыть доступ в клуб. Но Бобби оставил ее замечания без внимания.

Октябрьским вечером он находился в маршалловском клубе, чтобы сыграть в седьмом туре Мемориала Розенвальда, — турнира, названного по имени его спонсора Лессинга Дж. Розенвальда, бывшего председателя правления компании «Sears, Roebuck and Со.», — известного собирателя картин и шахматного мецената. Приглашение Бобби получил за победу в чемпионате США среди юниоров, состоявшемся тремя месяцами раньше, и «Розенвальд» стал первым значительным турниром мастеров в его карьере. Другие одиннадцать участников имели самые высокие рейтинги в США, и члены клуба ожидали события с нетерпением. Противником Бобби тем вечером был профессор колледжа Дональд Бирн, международный мастер, бывший чемпион открытого чемпионата США, игрок крайне агрессивного стиля. Темноволосый, красноречивый и прекрасно одевавшийся 25-летний Бирн, когда сидел за доской, всегда локтем опирался на столик, держа высоко в воздухе между двух пальцев сигарету, что придавало ему очень аристократический вид.