в прекрасный месяц, а тот – в великолепный день, а все вместе – в счастливую жизнь.

Гилберт учил меня верить, что где бы я ни находился, я на своем месте. Нельзя выжить в тюрьме, любуясь птичками и мечтая оказаться где-то еще. Нельзя постоянно ждать писем и свиданий. Рано или поздно это тебя убьет.

Я преуспевал в тюрьме, следуя правилам Гилберта, но собрания помогли мне избавиться от ощущения, что я заложник обстоятельств. Меняясь, я справлялся с давлением тюремных стен. Отказ от наркотиков сбросил с моих плеч жуткий груз. Теперь я мог справиться с любой ситуацией без дури. Мне не нужно было стыдиться своего прошлого, злиться на него или стыдиться воспоминаний. Я перестал бояться будущего. Я никак не мог на него повлиять, а потому впервые за долгое время просто был собой.

Привычка петь песни осталась со мной, иногда я бормотал их себе под нос, иногда орал во весь голос. Во двор я вышел, насвистывая «Мистер Блуберд на моем плече, так и есть, так и есть», и наткнулся на Джо Родригеса. Он наверняка подумал, что я спятил.

– Ты в порядке, землячок? – спросил он.

– Да, Джо, более чем.

Песенки стали моими первыми шагами в освоении утренних молитв и медитаций. Они помогали мне успокоиться. Даже в детстве я просыпался с чувством беспокойства и тревоги – кроме тех дней, когда меня будил Гилберт, и мы шли на рыбалку. В такие дни моя жизнь превращалась в настоящее приключение.

Один мой дружок Крис Дэвис всегда говорит:

– Хорошего дня, если у тебя, конечно, нет на него других планов.

Меня это каждый раз смешит, но он прав. Ночью мое подсознание крутило по кругу столько жутких проблем, что утром я огребал от него по полной. Каждый день я просыпался с мыслью: «Я в жопе». «Зип-а-ди-ду-да» избавила меня от этого. Она научила меня, что, даже сидя в тюрьме, можно быть свободным.

Работа в качестве «социального ментора для заключенных» стала приносить свои плоды. В моем блоке сидел зэк, которого дважды прищучивали за нанесение татуировок. Он обратился ко мне за советом, как к опытному сидевшему.

– Если попадешься еще раз, землячок, загремишь в карцер. Сколько берешь за тату?

– Шесть пачек.

– Тогда отдавай две из них чувакам, которые стоят на стреме, чтобы они предупреждали об обходе охраны.

Как-то при встрече Мезро и Роджерс поинтересовались, как идут дела. Чтобы доказать, что не зря ем свой хлеб, я рассказал, что по моему совету зэки теперь будут платить друг другу за стояние на стреме.

Какое-то время охранники это переваривали. Они не разозлились, так как прекрасно понимали, что доносы не были частью нашей сделки. Равновесие сил в тюрьме постоянно менялось, а им нужен был порядок.

– Умный ход, Трехо, – наконец, оценили они.

23 августа 1969 года, спустя почти год после того, как я выбрался из самой большой задницы в своей жизни, и в первую годовщину своей трезвости я вышел из «Соледада».

На прощание мне выдали отстойный костюм, две сотни баксов и билет на автобус до Сан-Фернандо.

Часть вторая. Правильный человек для работы

Глава 7. Чистый, трезвый и испуганный, 1969

«Шеви» цвета какао зашла на разворот и остановилась прямо передо мной. Девчонка на заднем сиденье была обдолбана в хлам, из-под ее мини-юбки светились красные трусики. Приблизившись к машине, я унюхал марихуану, духи и лак для волос. Девчонка была такой красоткой, что я даже засомневался, не чудится ли мне.

– Я тебя знаю, Дэнни Трехо, – нараспев произнесла она. Это звучало очень сексуально. – Ты знаком с моим старшим братом.

Слишком много людей в Долине Сан-Фернандо знали меня, причем не с лучшей стороны – об этом позаботился дядюшка Гилберт.

– Да, я Дэнни Трехо.

– Поехали со мной на вечеринку, там и подружки мои будут.

Она высунулась из окна на свет и улыбнулась. К ее губе прилипла большая красная таблетка. Я сразу узнал секонал. По цвету он подходил к ее трусикам. Она была слишком обдолбана, чтобы обращать на это внимание. Мне захотелось слизнуть этого красного сорванца с ее губ.

Я находился в городе всего несколько минут, а уже приходилось сопротивляться красивому, соблазнительному ангелу в мини-юбке и красном белье, посланному самим Сатаной.

– У меня дела.

– Черт. Не уходи.

Я провел в тюрьме всего четыре года, но мир изменился так, словно прошел не один десяток лет. Началось и закончилось Лето любви[37], продолжалась вьетнамская война. Все стали одеваться по-другому, изменилась музыка. Женщины начали материться и не возражали против случайного секса. Не таким я помнил мир в 1965 году. Тогда без обязательств трахались только шлюхи и гангстеры, теперь же вседозволенность царила на каждом углу. Вся человеческая грязь вышла наружу, а грязь я обожал.

Я нашел телефонную будку и позвонил Фрэнку Руссо. Если кто-то и мог помочь мне не сорваться, то только он. Я рассказал ему, что стою на автобусной остановке и что девчонка в красных трусиках и секоналом на губе приглашает меня на вечеринку.

– Оставайся там, Дэнни. Я приеду за тобой, – утешил меня Фрэнк. – Поговори с Шерри, пока я не доберусь до места.

Он передал трубку своей жене. Фрэнк понимал, что со мной надо оставаться на связи, иначе он потеряет меня еще на десять лет. Если бы Фрэнка не было в тот день дома, я бы очень быстро оказался либо в тюрьме, либо в могиле.

Мой инспектор по условно-досрочному определил меня в общежитие для бывших заключенных, но там совсем недавно умер наркоман, так что больше любителей дури они не принимали. Фрэнку пришлось отвезти меня к родителям. Открыла моя мать – точнее, мачеха, которая растила меня с трех лет.

– Сынок, ты дома.

Голос у нее звучал не очень-то радостно, дверь-сетку она так и не открыла. Сквозь нее я заметил профиль отца – он смотрел новости по телику в гостиной.

– Где будешь жить?

– Привет, мама. С жильем не сложилось. Я подумал перекантоваться у вас, пока не встану на ноги.

Она долго молчала, а потом повернулась к отцу.

– Дэн, Дэнни спрашивает, можно ли остаться у нас на несколько дней.

– Можно, – отозвался батя, не повернув головы.

– Что ж, заходи.

Я прошел в гостиную и поздоровался с отцом. Он даже не отвел взгляда от телевизора. В воздухе повисло напряжение.

По-другому с моими предками не бывало.

Мои кровные мать и отец, Долорес Ривьера