комнату, где меня впервые арестовали. Я не был дома больше пяти лет и надеялся на теплый прием, но родители вели себя так холодно и отстраненно, что мне хотелось кричать. Я снял костюм и посмотрел в зеркало. Я сильно изменился с тех пор, как покинул дом. Разве они этого не замечали? Тренировки с железом за решеткой добавили мне мясца. Изменились даже черты лица. Я превратился в двадцатипятилетнего старика. Я снял футболку и встретился глазами с чаррой, набитой мне Гарри «Супер Евреем» Россом. В отражении я видел убийцу, пахана, хищника, а в душе при этом чувствовал себя ребенком, которому только что отвесили затрещину на глазах у всех. Мои собственные родители были не рады моему возвращению домой.

Я ненавидел себя и всю эту ситуацию. Не совершил ли я ошибку, выйдя из тюрьмы? За несколько дней до освобождения я чуть не сошел с ума от сомнений: смогу ли я выжить в новом мире за тюремными стенами? Насколько сильно он изменился? Заставят ли офицеры по условно-досрочному плясать под их дудку? Будут ли копы постоянно висеть у меня на хвосте, когда я выйду?

Голый до пояса, я вернулся в гостиную и сел на кушетку напротив отца. Он тут же напрягся. Батя всегда ненавидел татуировки, а теперь на мне красовался огромный узор, буквально кричащий о том, что я отсидел в «Сан-Квентине», «Фолсоме» и «Соледаде».

Довольно долго мы с отцом сидели в тишине, которую я знал по тюрьме – такое затишье бывает перед бунтом.

– Хотите молока с печеньем? – спросила моя мать таким тоном, словно играла Джун Кливер в «Предоставьте это Биверу»[38]. Сейчас даже вспоминать об этом смешно. Мы с батей сидели злющие, напряженные и переполненные гневом и молча макали печенье в стаканы с молоком.

Перекусив, я позвонил Фрэнку. Он словно ждал моего звонка. Он понимал, что дела дома пойдут не так, как я того ожидал.

– Поедем на собрание.

Я знал, что он предложит именно это, но все равно обрадовался бы больше, если бы он сказал: «Поехали, найдем ту «шеви» цвета какао и девчонку в красных трусишках».

В машине я рассказал Фрэнку, что батя и взглядом меня не удостоил с тех пор, как я вернулся.

– Дэнни, посмотри на ситуацию их глазами, – посоветовал Фрэнк. – Твои родители изо всех сил стараются жить как добросовестные, законопослушные республиканцы, а ты портишь им всю малину.

В то время мы называли республиканцами всех белых консервативных людей.

Фрэнк привез меня на собрание в Реседу. В комнате было полно трезвых ковбоев, они жевали табак и сплевывали его в кружки. Я тут же возненавидел их всех. Кем-кем, а ковбоем я точно не был. Я состроил Фрэнку страшную рожу.

– Будет лучше, – прошептал он.

В конце собрания молодая девушка лет двадцати попросила меня дать ей руку.

– Зачем? – опешил я.

Я уже очень давно не прикасался к женщине, даже мать не обнял, когда вернулся домой.

– Для молитвы.

Я взял ее ладонь левой рукой, правой сжал пальцы стоящего рядом парня. Фрэнк улыбнулся мне с другого конца круга. «Видишь? Я же говорил, будет лучше».

После собрания мы захватили ту девушку и ее подругу в «Дю-Пар» на Вентуре – это было то самое место. Было здорово снова выпить настоящий кофе из настоящей кружки, посмеяться, а потом покататься по округе.

После «Дю-Пар» мы поехали в парк «Реседа». Я ненадолго отошел от Фрэнка и девчонок в кусты, чтобы поссать. Прицелился членом в утку, которая как раз проходила близко, и она так зло на меня зыркнула, что я громко рассмеялся. Я слышал голоса Фрэнка и девочек неподалеку и внезапно понял, что счастлив. Я был свободен. На меня снизошло откровение. Я понял, что мне необходима реабилитация. Я наконец-то признался самому себе, что без этих собраний моя жизнь была бы неуправляемой, мне было необходимо сделать то, о чем Джонни Харрис попросил меня много лет назад: «Присоединяйся к нам, Дэнни». Трезвость нужна была мне не только для того, чтобы выбраться из тюряги или хорошо выглядеть перед офицерами по условно-досрочному. Она наполняла мою жизнь смыслом.

На следующее утро я проснулся в своей детской комнате, чувствуя себя потерянным. Я знал, чего хочу, знал, что придется приложить немало усилий, чтобы наладить свою жизнь, но не понимал, с чего начать.

Моя семья жила в Пакоиме, районе в северной части Сан-Фернандо, с 50-х годов. В то время Пакоиму населяли в основном «белые воротнички», но встречались и черные, и белые, и мексиканцы. Город поровну делила Сан-Фернандо-роуд, на одной стороне жили черные, на другой – белые и мексиканцы. Люди жили бедно. В пятидесятых годах Пакоима была известна как столица убийств в Лос-Анджелесе. Многие работали на фермах, семьи жили в гаражах, делили одну ванную комнату на всех и протягивали метры удлинителей, чтобы обеспечить себе электричество.

Теперь же количество латиносов в районе увеличилось, а черных стало на порядок меньше. В Пакоиме построили больше тротуаров и мощеных площадей, торговую улицу рядом с бульваром Ван-Нэйс, но большинство домов все равно напоминало развалины. По сравнению с остальными семьями мы жили неплохо. Некоторые мои друзья жили в настоящей нужде. Когда я сидел в колонии для несовершеннолетних, многие из моих приятелей по соседству воспринимали ее как курорт. Только там они узнали, что такое полноценный обед. Помню, пацан по имени Гэбби все никак не переставал восторгаться:

– Настоящее сливочное масло, Дэнни. Оно настоящее. А еще молоко!

Гэбби был очень бедным, мы же держались уровнем выше. Мой отец сутками работал на стройке, а мать была одержима готовкой и уборкой. У нас всегда был базовый минимум для нормальной жизни, но за закрытыми дверями наш дом был той еще горячей точкой.

Не зная, куда себя девать, я вышел на улицу. Я доверился Богу. Он вытащил меня из глубочайшей дыры, когда я попросил его о помощи. Но в тюрьме полагаться на Господа было проще. А что теперь делать, на воле?

Через дорогу я увидел старушку, миссис Санчез, которая тащила со своего заднего двора два огромных мусорных бака. Я подбежал к ней.

Она чуть не упала от неожиданности.

– Не грабь меня! Не грабь!

– Заткнитесь! – рявкнул я в ответ. – Не собираюсь я вас грабить! Помочь хотел. Дайте сюда баки.

Дело не в том, что она меня не узнала – как раз наоборот. Я вырос в этом квартале и не раз разорял ее гараж. Кажется, я действительно ее испугал. Я был