Володька с ужасом подумал, что девчонка права, и если он не научится… Что подумает тогда бедная мама?! А ведь она вот-вот должна вернуться из Германии.

Он попытался рассмотреть себя как следует, но лишь тяжело вздохнул и бессильно опустил голову: такой громадине косить под собачку вряд ли удастся. Особенно, в городе.

Маруська забавно пожевала губами, что-то обдумывая. Потом вскочила на ноги и бодро предложила:

— Пойдем, а? А то ведь не только твой дед сердится… — И, опустив взлохмаченную головку, еле слышно прошептала: — Мамка, как злится, знаешь, как больно дерется? И за волосы, и за уши хватает…

Волк фыркнул. Маруська обиженно посмотрела на него:

— А то и ремень возьмет!

Володька представил себе гнев деда, категорически запретившего ему касаться волчьих ягод, и невольно задрожал. Поднялся и вопросительно уставился на девочку.

Маруська поняла его правильно. Обрадованно ткнула ручонкой в сторону ельника:

— Пока туда!

* * *

Шли цепочкой, Маруська прокладывала дорогу. Володьке в новом облике было не по себе: слишком много запахов окружало его и сбивало с толку. Слишком много звуков он слышал.

Он потерянно брел за девочкой, стараясь не обращать внимания ни на шорох упавшего в паре метрах березового листа; ни на шелест сухих игл под лапками крошечной мыши; ни на странный скользящий звук, издаваемый длинным телом лесного ужа…

Лишь когда они снова оказались перед болотом, и Маруська суетливо стала высматривать хоть какую-нибудь тропинку между бесконечным лабиринтом влажно мерцающих в лесном сумраке водных зеркал, Володька немного пришел в себя. И неожиданно понял: он ориентируется здесь гораздо лучше своей маленькой проводницы.

Во всяком случае, он прекрасно видел: через все болото шла цепочка следов крупного зверя, недавно перебравшегося на ту сторону. Его острый, дразнящий запах, немного напомнил Володьке запах Ивасика, он решил, что прошел лось.

Володька подошел к уставшей и голодной Маруське и легонько толкнул ее головой. Та обернулась:

— Чего тебе?

Волк лег и весьма выразительно покосился на собственную спину.

— Болит, что ли? — не поняла Маруська.

Володька отрицательно замотал головой и, раздраженно посмотрев на девочку, снова перевел взгляд на спину. Маруська неуверенно протянула:

— Хочешь, чтоб я села?

Волк кивнул. Девочка уточнила:

— На тебя?

Волк кивнул, радуясь, что хоть таким образом они могут как-то переговариваться. Маруська хихикнула:

— А болото?

Володька рыкнул.

— Ты видишь проход?

Он снова кивнул. Девочка вздохнула, сдаваясь. Медленно подошла к нему и нерешительно прошептала:

— Какой ты огромный…

Теперь вздохнул уже волк. Маруська поспешно извинилась:

— Нет, ты не думай… Мне даже нравится. Ты почти как ваш Ивасик.

Она с трудом вскарабкалась ему на спину и крепко вцепилась обеими руками в пушистую, густую шерсть. Волк оглянулся и очень осторожно поднялся на ноги.

Маруська испуганно пискнула. Володька укоризненно заворчал. И, не спеша, двинулся к прекрасно видимой ему, совершенно безопасной тропе.

Кстати, она здесь оказалась единственной. По крайней мере, на пару десятков метров в стороны.

«Ну вот, — с легкой иронией подумал Володька, — и волчья шкура на что-то пригодилась. Хоть плутать теперь не придется…»

* * *

Часа через три Маруськины указания Володьке уже не требовались: запахи приближающейся деревни служили ему лучше любого компаса. И эти запахи, если честно, Володька приятными бы сейчас никак не назвал. Утешало одно: они вели его как по нитке, сбиться совершенно невозможно.

Но до самого селения спокойно добраться не удалось. Буквально километра за два до избы деда, что-то нешуточно встревожило волка, и он встал как вкопанный. Вдоль позвоночника неприятно потянуло морозцем, жесткая шерсть на загривке вздыбилась, клыкастая пасть непроизвольно ощерилась. Зверь повел чутким носом и насторожился еще сильнее.

От безобидной на первый взгляд тропы почему-то тянуло странной, пороховой горечью и смазочным маслом. И еще: где-то там прятался человек. И Володьке он не нравился. Казался опасным.

Волк обернул голову и осторожно схватился зубами за грязное, пропахшее дымом платьице. Задремавшая было девочка сонно заморгала. Володька предостерегающе заворчал. Маруська шепотом спросила:

— Что случилось?

Огромный волк лег на землю и носом спихнул девочку со спины. А затем подтолкнул ее к кустарнику. Метрах в двадцати проходила знакомая по прежним его бродяжничествам тропа. Маруська внимательно посмотрела в серо-голубые глаза зверя и покорно пошла вперед.

Володька же огромными прыжками помчался в сторону и там, приблизившись к тропе, лег на брюхо и осторожно пополз.

Заросли малины прикрывали его довольно надежно, а ее мелкие колючки никак не могли повредить толстой шкуре. Приподняв носом низко нависшую ветку, Володька с замирающем сердцем взглянул на тропу. И едва не отпрянул в сторону. От неожиданности и страха.

На тропе стоял прекрасно знакомый ему по поселку Петро. Его недружелюбный сверстник. Как всегда, предельно угрюмый. Как всегда, предельно собранный. И в руках его — охотничье ружье.

Курок щелкнул, и парень напряженно уставился на дрожащие перед ним ветки орешника: там шла ничего не подозревающая Маруська. Волчонок зажмурился в тревожном ожидании.

По счастью, Маруське под ноги попался какой-то корешок. Девочка споткнулась и тихо ойкнула. Ствол отличного, старинного тульского ружья неохотно пошел вниз, и Петро зло выругался. А потом с нескрываемым раздражением наблюдал, как на тропу выбиралась счастливая Маруська.

Увидев односельчанина, она удивленно воскликнула:

— Ой, это ты! На охоту, да?

— Почти, — проворчал Петро.

Маруська тщательно отряхнула юбку и стала выбирать из волос сухие листья:

— А на кого?

— На волка.

Девочка вздрогнула и немного побледнела:

— На какого волка?

— Хватит притворяться! Будто сама не знаешь!

— Не знаю, честно, не знаю.

— Не знает она… Да на оборотня!

Петро ласково провел рукой по стволу ружья. И раздраженно буркнул:

— Мы на рассвете с батей на глухарей ходили. Пора уже. Так там, в стороне Больших болот, такой жуткий вой слышали, не поверишь! Прямо до костей пробирал, проклятущий. Настоящему волку так в жизни не вывести…

Маруська зябко поежилась. Петро с сожалением заявил: