Помните, в главах про невротическую привязанность и романтизацию мы с вами уже говорили о том, что для большинства из нас любовь, в ее идеальном виде, представляется именно вот такими бесконечными качелями-каруселями, накалом сверхсильных и очень противоречивых эмоций, а сила ее измеряется страданиями.

Драматические, тревожные связи — прекрасный повод для проникновенных произведений, берущего за душу творчества и цитат до мурашек. Правда, для жизни они мало пригодны. Есть у меня одна знакомая — Марина. Настоящая королева драмы.

Вся ее личная жизнь пронизана «катастрофами», «кошмарами», «ты не представляешь, что случилось». На каждое событие Марина отвечает массой бурных эмоций. Она эффектно и красиво жестикулирует, играет глазами, не хуже актера придает своему тону разные эмоциональные окраски. У нее не бывает нормально или спокойно. Вечно все горит, пылает, разносится в пыль смерчем из чувств.

Слушать Марину можно строго дозированно: ровно через 10–15 минут после начала монолога хочется спросить, знает ли она значение слова «катастрофа», и предложить ей заглянуть в морг, чтобы понять, что это, или просто ударить по голове чем-нибудь тяжелым, потому что дешевое театральное представление уверенно вызывает состояние аффекта.

Хоть моя героиня постоянно и с упоением жалуется на то, что существовать в этом накале страстей и эмоций совершенно невозможно, в ее жизни ничего не меняется долгие годы. Более того, я хорошо знаю, как звучат люди, которые реально больше не могут и у которых действительно все невыносимо катастрофично. Марина на них совершенно не похожа. Потому что в ее стенаниях, заломанных руках и возведенных к небу глазах уж слишком много живой энергии и какого-то мазохистического удовольствия. Все это говорит о том, что происходящее барышне нравится.

Выдерни Марину из этой старательно созданной клоаки, из всех невнятных мужиков, недостаточно интересных работ, сумасшедших родственников, выносящих мозг, — она останется в звенящей пустоте. И случится страшное. Придется поконтактировать с самой собой. А встречи этой Маринка боится как огня.

Понятно, что делать с нерешительными мужиками, вполне ясно, как вести себя с нелюбимой работой, даже сбрендившие близкие не вызывают такого недоумения, страха и растерянности, как она сама, морально нагая без драмы и зашкаливающих эмоций.

Чего там такого страшного, спросите вы? Неизвестность. Марина не знает ничего о себе. Играя всю жизнь на публику, упиваясь эмоциями и являясь объектом своих чувств, она совершенно разучилась ощущать, что там и как внутри-то, какое именно место болит, и болит ли вообще. А дальше — замкнутый круг. Тревога оттого, что нет почвы под ногами (а ее без осознанности быть не может), заставляет все глубже и глубже погружаться в водоворот драмы, перекрывать панику, страх и ощущение вечной потери равновесия все более сильными эмоциями.

Марине искренне кажется, что в другом варианте ее жизнь будет выглядеть серо, беспросветно и очень скучно. Она почему-то уверена, что люди, вокруг которых горят костры и гуляют смерчи, очень интересные, востребованные и всегда будут в центре внимания. Такую картину мира она себе выстроила по двум причинам. Во-первых, моя героиня не знает, за что на самом деле ее можно любить, поэтому единственный шанс на получение внимания для нее — вечная движуха и драма. Во-вторых, так оно безопаснее. За всем этим ментальным гримом окружающие уже не могут разглядеть ее саму. А следовательно, сделать больно.

Все свои отношения она строит по двум принципам: привязанность с избеганием (только, пожалуйста, не сближаться) и привязанность с тревожностью (я люблю его сильнее и вкладываюсь гораздо больше).

Сама она, на первый взгляд открытая и несущаяся навстречу людям, быстро делает два шага назад на каждый их (людей) вперед. Типа, нет-нет, вот так близко ко мне подходить не надо, это уже для меня небезопасно, я, пожалуй, отползу. Либо начинает страшно переживать о том, что кому-то значимому она не особенно нужна, важна и вообще он — скотина, который ничегошеньки для их любви не делает.

Если бы Маринка не ломала комедию в кабинетах психотерапевтов, к которым она ходит как на работу, то давно бы уже нашла для себя и другой источник энергии, и сняла бы нагромождения защит, и смогла бы иметь не менее веселую, но не мучительную жизнь. Но. Каждый раз, когда терапевту удается добраться до больного места, он тут же записывается во враги и отправляется в отставку. The show must go on.

Марина остро нуждается в любви, но пытается получить ее странными способами. Для нее все эти невероятные накалы страстей, страдания, катастрофы являются своего рода суррогатом отношений. Такие, знаете, консервы. Выдай ей кусок хорошего, свежего, отборного мяса, как она зависнет над ним, не в силах придумать, что же из него приготовить?

Немного Марины есть в каждой из вас, мои дорогие читательницы. У кого-то больше, у кого-то меньше. Суть одна: избегание реальной жизни, людей, переживаний. Попробуйте задать себе вопросы: от чего эти страдания меня защищают и отвлекают? С чем я столкнусь, если откажусь от них? Почему мне не очень нравятся доступные люди, и что дают вот эти загадочные товарищи, к которым нельзя приблизиться? Уверена (и по своему опыту тоже), вы получите массу интересных ответов и сделаете массу открытий. А после можно представить вариант любви, в котором вы не разваливаетесь на куски, примерить его на себя, побыть в нем, создать альтернативный драме образ отношений и поискать в нем положительные стороны.

Зависимость от тебя разрасталась постепенно, как раковая опухоль, медленно, но верно распускающая свои отвратительные клешни по всему организму. У меня даже физические симптомы появились: постоянно кружилась голова, тошнило, тряслись руки. Врачи сначала подозревали диковинные болезни, и я даже чувствовала какую-то странную радость в связи с этим, мол, вот и отлично, сейчас найдут что-то серьезное, и эта изощренная пытка подвешенным состоянием закончится. Получив анализы, они разводили руками: все хорошо, не видим серьезных отклонений.

Зря нашим докторам поголовно не преподают психосоматику, ой зря.

Пока ты придумывал, что бы такого нового соврать мне и своей жене и как разрулить накаляющуюся ситуацию, я искала пятый угол в квартире. Место, где можно было бы укрыться от бесконечной, давящей и лишающей сил тревоги. Эта пакость то парализовывала и останавливала время, то, наоборот, требовала каких-то срочных, хаотичных действий, то накрывала с головой так, что меня подбрасывало из сна на рассвете. Дрожащими руками я выдавливала из блистера таблетку успокоительного: сейчас, сейчас, будет чуть лучше, включала сериал и проваливалась в суррогат сна.

Постепенно мне совсем перестало хотеться выходить из дома. Даже прогулка до магазина за продуктами вызывала сопротивление, и я откладывала ее до последнего. Каждый шаг, каждое действие требовали сил, а их у меня почти не было. Какими-то титаническими усилиями я заставляла себя добираться до маникюра или ближайшей забегаловки за едой. Свидания наши на некоторое время возрождали меня к жизни, но вскоре и они стали вызывать больше отторжения, чем радости. Я на автомате приводила себя в порядок, что-то готовила, изображала радость и воодушевление, но на самом деле ощущала только бесконечную тревогу и пустоту. Дозы от общения с тобой и нашей «совместной» жизни хватало уже совсем ненадолго.