— Должен сказать, генерал-губернатор, — начал сэр Артур, — что мы не одобряем восстание.

— Разумеется, сэр, — ответил генерал-губернатор, укрепляя блестящий золотой монокль на выпученном голубом глазу. — И это не должно сойти им с рук.

Убедившись, что очень хорошо понимают друг друга, мужчины стали обсуждать вопрос. Несколько часов они анализировали причины и результаты восстания. Наконец сэр Артур внес предложение.

— Надо преподать им урок, — сказал он.

Сэр Артур вытащил из коробки длинную сигару и прикурил от зажигалки с гербом семьи Григори на обеих сторонах.

— Поселим страх в их сердца. Необходимо зрелище, которое ужаснет их. Мы вместе выберем деревню. Когда все произойдет, больше не будет никаких восстаний.

Хотя урок, который сэр Артур преподал британским солдатам, был хорошо известен в кругу настоящих нефилимов — они неофициально практиковали эту устрашающую тактику многие сотни лет, — его редко применяли к такому большому количеству людей. Подчиняясь командам сэра Артура, солдаты окружили жителей выбранной деревни — мужчин, женщин и детей — и привели их на рынок. Он выбрал одного ребенка — девочку с миндалевидными глазами, шелковистыми темными волосами и кожей цвета каштана. Девочка с любопытством смотрела на мужчину, такого высокого, белокурого и худого, что он выделялся даже среди британцев. Все же она послушно последовала за ним.

Сэр Артур вывел ребенка из толпы военнопленных, как теперь назывались местные жители, и сунул в ствол заряженной пушки. Ствол был длинный и широкий, девочка полностью скрылась в нем. Видны были только ее руки — она изо всех сил цеплялась за железные края, словно за вершину колодца, куда могла упасть.

— Зажечь фитиль! — скомандовал сэр Григори.

Когда молодой солдат дрожащими пальцами чиркнул спичкой, мать девочки закричала.

Этот взрыв был первым, но не последним в то утро. Двести деревенских детей — ровно столько же британских детей было убито во время резни в Канпуре — одного за другим подводили к пушке. Металл так раскалился, что пальцы солдат обугливались, опуская в ствол тяжелые свертки извивающейся плоти. Удерживаемые под прицелом, деревенские жители могли только беспомощно смотреть на происходящее. Когда кровавое дело было завершено, солдаты направили мушкеты на сельчан, приказывая им очистить рыночную площадь. Куски их детей висели на палатках, кустах и телегах. Земля покраснела от крови.

Новость о кошмаре вскоре распространилась в соседние деревни, а оттуда в долину Ганга, Мератх, Дели, Канпур, Лакхнау, Джханси и Гвалияр. Восстание, как и предсказывал сэр Артур Григори, прекратилось.

В комнату вошла Снейя. Она заглянула в книгу через плечо Персиваля.

— А, сэр Артур, — сказала она, и на страницы упала тень ее крыльев. — Он был одним из самых чудесных Григори. Из всех братьев твоего отца я любила его больше всего. Такая доблесть! Он охранял наши интересы по всему миру. Если бы его смерть была столь же великолепна, как и вся его жизнь!

Персиваль знал, что мать говорит о жалкой и печальной кончине дяди. Сэр Артур одним из первых в семье заразился болезнью, которая теперь донимала Персиваля. Его некогда великолепные крылья превратились в гнилые почерневшие обрубки, и после десятилетий ужасных страданий его легкие разрушились. Он умер в страданиях и боли, уступив болезни на пятом веку жизни, когда ему полагалось вовсю наслаждаться отставкой. Многие считали, будто болезнь поразила его за то, что он подвергал страданиям более низкие породы людей — несчастных уроженцев колоний. Но на самом деле Григори не знали, в чем причина болезни. Они знали только, что должен быть способ ее вылечить.

В восьмидесятых годах двадцатого века Снейе попали в руки работы ученой, посвященные терапевтическим свойствам определенных видов музыки. Ученую звали Анджела Валко, и она была дочерью Габриэллы Леви-Франш Валко, одного из самых известных ангелологов, работающих в Европе. Если верить теории Анджелы Валко, существовал предмет, который мог вернуть Персивалю, да и всему их виду ангельское совершенство.

Как обычно, Снейя, казалось, прочла мысли сына:

— Несмотря на все твои усилия саботировать лечение, я полагаю, этот историк искусств указал нам правильное направление.

— Ты нашла Верлена? — спросил Персиваль, закрывая «Книгу поколений».

Он снова чувствовал себя ребенком, желая снискать одобрение Снейи.

— Чертежи у него?

— Как только получим известия от Оттерли, будем знать наверняка, — сказала Снейя, взяла у Персиваля «Книгу поколений» и перелистала ее. — Разумеется, мы их упустили. Но не сомневайся, мы найдем то, что ищем. И ты, мой ангел, будешь первым, кто извлечет из этого выгоду. А когда вылечишься, мы станем спасителями нашего вида.

— Великолепно, — сказал Персиваль, представляя себе, как будет здорово, когда крылья восстановятся. — Я сам поеду в монастырь. Если артефакт там, я хочу сам найти его.

— Ты слишком слаб. — Снейя взглянула на стакан виски. — И пьян. Пусть этим займутся Оттерли с отцом. Мы с тобой останемся здесь.

Снейя сунула «Книгу поколений» под мышку, поцеловала Персиваля в щеку и покинула бильярдную.

Мысль о том, чтобы сидеть дома в такой важный момент, привела его в ярость. Он взял трость, подошел к телефону и снова набрал номер Оттерли. Ожидая ответа, он убеждал себя, что к нему вскоре вернутся силы. Он опять станет красивым и мощным. Когда крылья выздоровеют, все муки и унижения, которые он вынес, станут его победой.

Монастырь Сент-Роуз, Милтон,

штат Нью-Йорк

Пробираясь сквозь толпу сестер, спешащих на работу, и сестер, спешащих на молитву, Эванджелина старалась выглядеть спокойной под пристальными взглядами старших. В Сент-Роузе было не принято показывать свои чувства прилюдно — ни удовольствия, ни страха, ни боли или раскаяния. Но скрыть что-то в монастыре было почти невозможно. День за днем монашки ели, молились, мылись и отдыхали вместе, поэтому малейшее выражение радости или беспокойства на лице любой из них передавалось остальным, как по невидимому проводу. К примеру, Эванджелина знала, что когда сестра Карла в раздражении, возле ее рта появляются три морщинки. Если сестре Вильгельмине случалось проспать утреннюю прогулку вдоль реки, во время мессы ее взгляд был слегка остекленелым. Секретов не было. Можно только надеть маску и надеяться, что другие слишком заняты, чтобы ее заметить.

Огромная дубовая дверь, которая соединяла монастырь с церковью, была открыта днем и ночью. Она похожа на великанский рот, поглощавший добычу. Сестры ходили между двумя зданиями в любое время, перемещаясь из мрачного монастыря в великолепно освещенную часовню. Эванджелина, заходя в течение дня в церковь Девы Марии Ангельской, чувствовала себя так, будто возвращается домой. Ей казалось, что дух покидает тело и воспаряет под сводами церкви.

Пытаясь прийти в себя после происшествия в библиотеке, Эванджелина остановилась возле доски объявлений у церковного крыльца. Одной из ее обязанностей помимо работы в библиотеке была подготовка списка поклонения, сокращенно — СП. Каждую неделю она записывала время, когда должна молиться та или иная сестра, аккуратно отмечала изменения или замены и вывешивала СП на большой пробковой доске. В случае болезни партнера по молитве можно было заменить. Для этого существовал отдельный список. Сестра Филомена всегда говорила: «Нельзя не доверять СП!», и Эванджелина была полностью согласна с этим. Часто сестры, которые должны были поклоняться ночью, проходили по коридору между монастырем и церковью в пижамах и шлепанцах, седые волосы были повязаны простыми хлопковыми косынками. Они проверяли СП, смотрели на часы и спешили на молитву, уверенные в разумности графика, который поддерживал бесконечную молитву уже двести лет.