болтали о пустяках и все это время я думал только о ней. Кто же ты, обворожительная девушка из сна?

Мы доели сэндвичи, допили виски и закурили возле бара.

– Как же быстро летит время… – сказал Майк. – Еще недавно мы были никудышными студентами и меня не парило ничего, а сегодня я должен думать, как же найти подход к моей жене, которая не то что изменилась, а стала совершенно другим человеком…

– Да уж, – согласился я. – Еще недавно мы могли всю ночь горланить песни в баре Джонсона, прийти домой под утро и никакого похмелья!

Майк засмеялся. Все-таки не такой уж я и черствый человек, потому что искренние чувства к нему и Анне снова проснулись. Я захотел видеть их чаще, чаще вызывать их улыбку и просто быть рядом.

– Что ты сказал? В баре Джонсона? – с мокрыми от смеха глазами спросил Майк? – Кто еще такой этот Джонсон?

– Да хватит тебе! Мы пол жизни сюда ходим.

– Нет, стой, я серьезно. Владельца зовут Билли и никак иначе. Взгляни на вывеску.

Я обернулся и поднял голову. Передо мной совершенно ясно было написано имя Билли. Бар Билли.

– Ничего не пойму. Ты ведь сам сегодня утром называл его баром Джонсона…

– Не помню такого, – перебил меня Майк. – Но никакого Джонсона и в помине здесь нет.

3

Последнюю неделю меня окружали странные, мистические вещи. Я стал раздражительным, даже самая малейшая неприятность вызывала во мне конфликт внутренних интересов. Анна, доверчивая, но капризная, вновь пробуждала к себе необъяснимую тягу, однако мне сложно было избавиться от тех чувств, что наполняли меня недавно. Ночь с ней, сама семейная жизнь все чаще сводились к мыслям об измене. Конечно, у меня и в мыслях не было предавать ее, но, находясь в ее объятиях, я чувствовал, что предаю кого-то другого. Призрак девушки из прошлого растворялся, как глубокий правдоподобный сон, и к субботе я не мог даже припомнить черты ее лица. Она оставалась для меня неразгаданной тайной, и мое любопытство меркло, как догоревшая праздничная свеча. На кончике ее фитилька продолжал тлеть крохотный уголек, но разжечь его, заставить пылать в агониях языков пламени я не мог.

Меня словно подменили, словно все мои воспоминания неожиданно стали чужими, и другие, совсем не похожие на те, что были моей реальностью, заменяли их. Я помнил вечер, одинокий дождливый вечер, когда бредя под зонтом по улицам мокрого города я вдруг остановился и всем своим безвольным нутром ожидал появления чего-то, что навсегда перевернет мою жизнь. Словно обделенные здравым умом мои глаза рыскали по всей улице, перебирали падавшие с неба капли, искали что-то важное, что-то необходимое моей жизни. И именно здесь, именно в эту самую минуту я должен был это найти, но я не нашел ничего, кроме безмерного страха перед собственным отражением в грязной луже.

Этого дня не было никогда. Никогда я не посещал ту самую улицу в дождливый день и никогда ничего не искал. Это чужое, подкинутое мне воспоминание меняло мое скудное прошлое. Память становилась мягкой и податливой. Я помнил страх перед зеркалами, окнами и витринами, помнил искаженное ими лицо, смотрящее на меня сквозь призму иного мира. Мое лицо.

Я никогда не боялся сказок, мифов, всегда был рационалистом и прагматиком, и с тех самых дней, когда я впервые испугался собственного отражения, моя фобия завладела мной. Я уже не мог видеть гладких серебристых поверхностей и начал их избегать.

Все это просто нелепая шутка, ведь этого никогда не было.

Мой сон покидал меня, все чаще я ворочался в оковах бессонницы, не способный видеть ни сны, ни даже погрузиться во тьму. Мне были чужды мысли о страхе перед чем-либо, единственный мой страх был связан с моей семьей. Все перевернулось с ног на голову. Теперь я не боялся их потерять, а боялся лишь одного – проснуться посреди глубокой ночи в кандалах безликого демона – сонного паралича. С чем это связано и какие причины привели меня к этому, я был не в силах узнать.

Каково это? Каждый день терять связь с собой настоящим и чувствовать, что ты – уже не ты?

Если я и мог заснуть, то наутро я просыпался вывернутый наизнанку. Мне были не знакомы коридоры моей квартиры, и привычный уклад моей жизни начал отягощать меня. Анна видела, что мне плохо, но не придавала этому значения (или же она просто терпела?). Все по одной причине – я не видел в ней того человека, на котором когда-то женился. Мы все чаще делили постель как муж и жена, и все реже – как любовники. Мой сын, Тони, переставал быть мне сыном. А я, соответственно, переставал быть ему отцом. У меня оставалась лишь ностальгия по старому семейному очагу, не приводящая ни к улыбке, ни к слезам, все мое прошлое – немой черно-белый фильм, такой же нелепый и скучный, как и его автор. Прошлое – всего лишь цепочка событий, приведшая меня к настоящему, настоящее – выдуманный рассказ больного аутизмом писателя. Я – всего лишь серое пятно на отрезке времени. Ничего не значащее, теряющее связь с этим миром, пятно.

Моя семья принимала меня как человека, который обязан быть рядом, но и в их новых повадках я находил другое начало – они прощались со мной, принимали меня чужим. А я… Да что я? Я потерял ход времени, но принимал его неумолимое движение, мое тело – оболочка моих страданий. Теперь меня уже нет. И где мне найти себя?

Не знаю, что именно я искал, но именно это вернет моей жизни смысл.

4

Не помню, как точно это случилось, какие дни предшествовали этому дню, но моему сыну исполнилось семь. Целых семь лет! Если отбросить в сторону рассуждения о быстротечности жизни и беспощадного марша календаря, то остается один вопрос: я спал или эти годы прошли незаметно?

Мы решили праздновать в кругу семьи и пригласили только Майка с Мартой. Тони всегда любил их. Жизнерадостность Майка и вполне объяснимая любовь Марты к детям давали о себе знать, они были полноценными членами нашей семьи, без них – мы были бы всего лишь парочкой, родившей малыша. Однако в этот день наша семья стала еще больше.

Мы подарили Тони котенка, и он без долгих раздумий дал ему имя Снежок. Как же еще назвать белоснежного пушистого котика? Мы сидели за столом и умилялись его мяуканью, радовались ему так, словно наконец приобрели нечто важное. В этот день я