Бросьте же, друзья, чистый взор свой в источник радости моей! Не помутится он от вашего взгляда! Он ответит вам улыбкой своей чистоты!

На древе будущего строим мы гнездо свое; орлы в своих клювах будут приносить нам, одиноким, пищу!

Поистине, не ту, которую вкушают нечистые! Они бы вообразили, что пожирают огонь, и обожгли бы морды свои!

Поистине, мы не уготовили здесь жилища для них! Ледяной пещерой показалось бы счастье наше для их тела и духа!

И как могучие ветры станем мы жить над ними, соседи орлам и снегу, соседи солнцу: так живут могучие ветры.

И подобно ветру буду и я некогда бушевать среди них и духом своим захватывать дыхание у духа их: так хочет мое будущее.

Поистине, Заратустра — могучий ветер для всех низин; и вот что советует он врагам своим и всем, кто плюется: «Берегитесь плевать против ветра!».

Так говорил Заратустра.

Взгляни, вот яма тарантула! Не хочешь ли взглянуть на него? Вот сеть его: тронь, чтобы она задрожала.

А вот и сам он выползает: привет тебе, тарантул! На спине у тебя — черный треугольник, примета твоя: знаю я также то, что в душе у тебя.

Мщение в душе твоей — куда ужалишь ты, там вырастает черный струп; яд твой заставляет душу кружиться!

С такой притчей обращаюсь я к вам, вы, проповедники равенства, заставляющие души кружиться! Для меня вы — тарантулы и скрытые мстители!

Но хочу я ваше тайное сделать явным: потому и смеюсь я вам в лицо смехом возвышенных.

И потому разрываю я сеть вашу, чтобы ярость исторгла вас из ямы лжи и жажда мести обнаружилась за словами о справедливости.

Да будет человек избавлен от мести: вот мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгого ненастья.

Но иного, конечно, хотят тарантулы. «Справедливость в том, чтобы весь мир наполнился бурями мщения нашего», — так говорят они между собой.

«Предадим мщению и поруганию всех, кто не равен нам», — так клянутся сердца тарантулов.

«Воля к равенству — вот что должно ныне стать именем добродетели; против всего, что обладает властью, поднимаем мы клич!»

Вы, проповедники равенства! Бессильное безумие тирана вопит в вас о «равенстве»: ваше сокровенное вожделение тирании драпируется в слова добродетели!

Безысходное тщеславие, тайная зависть, а быть может, еще и тщеславие, и зависть отцов ваших — все это прорывается в вас пламенем и безумием мести.

То, о чем умалчивал отец, начинает говорить в сыне; часто находил я в сыне тайну отца — неприкрашенной и нагой.

На вдохновенных похожи они: но их вдохновляет не голос сердца, а месть. И когда становятся они проницательными и сдержанными, то это не ум, а зависть делает их такими.

Зависть ведет их и на тропу мыслителей: и вот каков признак подобной зависти — они заходят всегда так далеко, что в конце концов приходится им в усталости засыпать на снегу.

В каждой жалобе их слышится месть, в каждой похвале таится оскорбление; и быть судьями кажется им блаженством.

Но я призываю вас, друзья мои: не доверяйте никому, в ком сильно стремление наказывать!

Это люди дурной породы: в лицах их видны палач и ищейка!

Не доверяйте и тем, кто много говорит о своей справедливости. Поистине, душам их недостает только меда.

И когда они называют себя «добрыми и праведными», не забывайте, что для того, чтобы сделаться фарисеями, им не хватает лишь одного — власти!

Друзья мои, я не хочу, чтобы путали меня с кем-то другим. Ибо есть такие, что проповедуют учение мое о жизни: и вместе с тем они — проповедники равенства и тарантулы.

Если и говорят в пользу жизни эти ядовитые пауки, засевшие в норах своих и отвернувшиеся от всего живого, то лишь для того, чтобы вредить этим.

Так хотят они навредить власть имущим: ибо у тех преобладает еще проповедь смерти.

Будь иначе, и тарантулы учили бы иначе: ведь именно они были некогда яростными клеветниками на жизнь и сжигателями еретиков.

Я не хочу, чтобы меня путали с этими проповедниками равенства. Ибо так гласит справедливость: «Люди не равны».

И они не должны быть равны! Чем была бы любовь моя к Сверхчеловеку, если бы говорил я иначе?

Тысячами мостов и тропинок пусть стремятся люди к будущему, и все сильнее должны произрастать меж ними вражда и неравенство: так внушает мне великая любовь моя.

Призрачные образы и символы пусть изобретут они во вражде своей, и величайшее сражение состоится тогда между ними.

Добро и зло, богатство и бедность, высокое и низкое, и все имена ценностей: все это станет оружием и будет воинственно утверждать, что жизнь должна превозмогать себя снова и снова!

Ввысь, выстраивая колонны и ступени, желает вознести себя жизнь; она жаждет смотреть в беспредельные дали, на священную красоту, — вот зачем ей нужна высота!

Но если жизни так нужна высота, то ей нужны и ступени, а также противоречие ступеней и восходящих по ним! Восходить хочет жизнь и, восходя, превозмогать себя.

Взгляните же, друзья мои! Здесь, рядом с ямой тарантула, — развалины древнего храма; взгляните на них просветленным оком!

Поистине, тот, кто утвердил мысль свою и в камне вознес ее ввысь, знал все тайны жизни, как величайший из мудрецов!

Этим ясным символом поучает он нас, что и в красоте есть борьба и неравенство, война за могущество и всемогущество.

Взгляните, как преломляются арки и своды, переходя друг в друга в божественном противостоянии, как вместе со светом и тенью устремляются они друг на друга, божественно стремительные.

Пусть же и мы, верные и прекрасные, будем врагами! Божественно устремимся мы друг против друга!

Увы! Вот и меня самого ужалил тарантул, старый мой враг! Право же, прекрасно и с божественной самоуверенностью ужалил он меня в палец!

«Должны быть и воздаяние, и справедливость, — так думает он, — ведь не задаром же петь ему гимны в честь вражды!»

Да, он отомстил за себя! И увы! Теперь душа моя закружится в вихре мести!

Но чтобы не кружиться мне, друзья, привяжите меня покрепче к этой колонне! Уж лучше я буду столпником, чем вихрем мщения!

Поистине, не вихрь и не смерч Заратустра; а если он и танцор, то никак не танцор тарантеллы![3]