Все эти два дня их любовное приключение не шло у него из головы. Ночью, лежа без сна, Бенедикт думал о Женевьеве, вспоминал ее прекрасное тело и чувствовал возбуждение, причиняющее ему почти физическую боль. В такие минуты ему казалось, что он обманул Женевьеву, утверждая, будто ему совершенно не требуется удовлетворение и он счастлив уже тем, что смог доставить удовольствие ей. Конечно же это совсем не так.

Он вспоминал о вечере, проведенном с Женевьевой, постоянно, в клубе и во время разговора с Эриком Каргилом о том, как лучше распорядиться информацией, которую удалось добыть у французского графа на балу у леди Хаммонд. Все эти мысли утомили Бенедикта. К тому же он не спал две ночи подряд, постоянно находясь в состоянии раздражения и неудовольствия. Раздражение его только усилилось, когда дворецкий сказал, что Женевьевы нет дома, и он понял, что это ложь, когда увидел Софию Роудандз, беспрепятственно вошедшую внутрь.

Ему было обидно, что Женевьева не хочет его принимать, когда он только о ней и думает. Впервые в жизни женщина отвергала его как мужчину. И он никак не мог понять почему.

В конце концов он решил проникнуть в дом Женевьевы и узнать, в чем дело. Это не составило особого труда для королевского шпиона, он умел действовать быстро и слаженно даже в самых опасных ситуациях. Что уж говорить о проникновении в дом с такой невнимательной и не особо умной прислугой.

Но когда Бенедикт увидел подавленную и безучастную ко всему Женевьеву, его раздражение улетучилось, уступив место сочувствию. Он готов был пойти на что угодно, чтобы успокоить эту прелестную женщину.

— Я не собирался ни в чем вас обвинять… Что с вами? — В пылу разговора Бенедикт взял Женевьеву за руку. Она вскрикнула от боли, и лицо ее побледнело. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. — Что случилось? Что с вами, Женевьева?

— Пожалуйста, отпустите мою руку, Бенедикт. Мне больно! — задыхаясь, проговорила она. Глаза ее наполнились слезами.

Бенедикт сразу же выпустил руку.

Так вот в чем дело! Она травмирована более серьезно, чем хотела показать.

— Что с вами, Женевьева? Рука все еще болит?

— Нет, уже практически зажила, — вымученно улыбнувшись, заверила Женевьева.

— Покажите мне руку, — теперь уже всерьез обеспокоившись, потребовал Бенедикт.

— Нет! — воскликнула Женевьева, в ужасе глядя на него, и поскорее спрятала больную руку за спину.

— Женевьева…

— Я же уже сказала, со мной все в порядке, — нетерпеливо повторила она. — И прошу вас, довольно об этом!

— Тогда позвольте мне самому удостовериться, что все действительно в порядке. Покажите мне руку.

Некоторое время она молча стояла, опустив глаза, словно на что-то решаясь. Наконец медленно, очень медленно протянула больную руку.

Размотав повязку, Бенедикт принялся осматривать ее.

— Кто это сделал?! — вне себя от гнева вскричал Бенедикт. Он не отрываясь смотрел на огромный черно-фиолетовый синяк, покрывавший запястье.

Женевьева вздрогнула от испуга. Еще никогда она не видела его таким взбешенным.

— Я уже объясняла вам, что прижала руку.

— Не говорите ерунды! Если бы вы просто прижали руку, не возникло бы такого синяка. — В эту минуту он опять превратился в свирепого и насмешливого Люцифера.

Но Женевьева понимала, что сердится он не на нее, а на того, кто посмел причинить ей боль и страдания. Она по-прежнему отмалчивалась о поступке Уильяма Форстера. Ведь в таком настроении он наверняка отправился бы к нему домой и как следует его проучил. Судьба пасынка нисколько ее не заботила. Она даже хотела, чтобы кто-нибудь когда-нибудь призвал к ответу этого негодяя. Но она слишком хорошо знала его. Он очень подл и злопамятен и обязательно нашел бы способ отомстить ей. Причем низко и гадко. Например, распустить о ней грязные сплетни.

Женевьева не выходила из дому и не принимала гостей в течение двух дней, потому что состояние ее руки заметно ухудшилось. Она боялась встретиться с Бенедиктом Лукасом, который непременно заметил бы, что у нее невыносимо болит рука. Она решила сидеть дома, пока все не заживет окончательно. Женевьева не думала, что это продлится так долго.

Она тряхнула головой, собираясь с мыслями:

— Я устала вам объяснять, что просто прижала руку.

— А я устал вам объяснять, что терпеть не могу, когда мне говорят неправду. — В его нежном и мягком голосе слышалась скрытая угроза.

Женевьева нервно облизнула губы:

— Этот ушиб только выглядит страшно. На самом деле с рукой ничего серьезного нет.

— Я в этом сомневаюсь, — резко возразил Бенедикт. — А теперь расскажите мне, как вы повредили руку. Только не лгите. Иначе я не ручаюсь за последствия.

Его глаза пугающе сверкнули, на шее забилась жилка.

— Рука почти не болит. Правда, — заверила Женевьева. — Почему вы мне не верите?

В его груди все клокотало от сдерживаемого гнева, голова кружилась. Он не мог понять, как какой-то подлец посмел причинить боль такой прекрасной и хрупкой женщине. Как он мог оставить свой отвратительный след на этом изящном и тонком запястье?

— На руке отпечатки пяти пальцев, — сказал Бенедикт. — Мужских пальцев.

С этими словами он нежно коснулся синяка.

От волнения у Женевьевы пересохло во рту. Она потеряла дар речи и не могла произнести ни слова. Бенедикт силен так же, как Уильям и Джошуа. Но он использовал силу для того, чтобы очаровывать женщин и дарить им наслаждение и радость. Настоящий джентльмен. Ему бы и в голову не пришло напугать женщину и уж тем более причинить ей физическую боль. Поэтому история о визите Уильяма могла показаться ему дикой и безобразной. Нет, она должна молчать, нельзя рассказывать, что произошло на самом деле.

Если Бенедикт отправится к Уильяму домой и потребует ответа за безобразное поведение, тот наверняка расскажет ему ужасную правду о ее браке с Джошуа. И скорее всего, еще и очернит Женевьеву, свалив на нее вину за неудавшийся брак отца. Этого она просто не вынесла бы. Конечно, она могла бы рассказать о своем браке сама, со своей точки зрения, но пока была к этому не готова. Возможно, когда-нибудь и расскажет, но только не теперь.

Она покачала головой, отгоняя мрачные мысли.

— Честно говоря, рука болит гораздо сильнее, чем в тот день, когда меня… когда я получила ушиб, — быстро нашлась она. Но Бенедикт услышал оговорку, и лицо его стало еще мрачнее. — Поэтому я думаю, у меня не просто синяк, а нечто более серьезное.

Все это действительно было так. Уже две ночи она практически не спала от боли. Казалось, боль усиливалась с каждой минутой.

— Что сказал врач? — спросил Бенедикт.

— Я за ним не посылала…

— Почему? Ведь вы говорите, у вас очень болит рука.