– Мама, как ты смотришь на то, чтобы приехать ко мне пожить?..

Я сглотнула слюну.

– Что значит пожить? Ну, на время, посидеть с внучкой… Может, на год, а там подрастет, отдадим в ясли… Я? Понимаешь, мама, я решила пойти на работу… Муж? Муж работает. Но в столице такая жизнь. Чтобы выжить, нужно работать обоим. Вот только куда деть ребенка? А ты все равно сидишь дома. И я подумала, это хороший вариант, приедешь, будешь радоваться внучке, а мы будем тебя обеспечивать. Ну, что скажешь?..

Я сглотнула слюну и задержала дыхание.

– Не можешь? Но почему?.. Не можешь оставить?.. Какого ребенка? Мою сестрицу?! Эту здоровенную лошадь?!.. Отчим? Пьет? И что? Он пил всегда и будет пить дальше!.. А как же внучка, которую ты так любишь? Или это просто слова? И как же, мама, я, единственная твоя нормальная дочь?!..

Мама что-то мне отвечала, сбивчивое, с дрожью в голосе. Извинялась. Просила войти в ее положение, понять правильно. Я понимала ее, понимала. Что я давно для нее не ребенок. А столичная дама. И впредь рассчитывать могу исключительно на себя.

Побежали гудки. Мама стала далекой стареющей женщиной с заботами, не имеющими ко мне отношения. Чужим, совершенно ненужным мне человеком.

В качестве мамы она для меня умерла.

И все-таки на работу я вышла.

Не зря же я получала высшее образование. Я так думаю, если ты во что-то вложила энергию своей жизни, она должна к тебе, так или иначе, вернуться.

Я устроилась на работу в аптеку. Хорошее место, только ездить далековато. Было несколько вариантов в моем же районе, но я специально нашла вакансию в центральном округе. Мне так хотелось выбраться из серых панельных кварталов, которые мало чем отличались от города моей родины. Разве только размерами. А по сути – все та же провинция, сорняками разросшаяся по периферии столицы.

Зарплата у младшего провизора небольшая. Однако теперь я не сидела на шее у мужа, и могла себе позволить маленькие женские удовольствия вроде лишних колготок или той же губной помады. В этом присутствовал момент независимости. Во всяком случае, мы теперь были на равных. У меня отпала нужда выклянчивать на малейшую ерунду, всякий раз наблюдая его прижимистую озабоченность.

И еще убедилась я, что работа – это отдушина, возможность отвлечься от забот и семейного быта. Любое переключение само по себе ободряет. Тем более, необходимость ежедневно бывать на людях. Появился стимул следить за собой, укладывать прическу, наводить макияж, одеваться в продуманной цветовой гамме. Я словно выныривала из бредового забытья. Из одомашненного животного я вновь перевоплощалась в женщину.

Примерно об этом же писали журналы. Вслед за «Astrus» появились «Kosmopolitan», «Elle», «Harper's Bazaar», «L'Officiel», «Marie Claire», «Vogue» – и многие другие полезные издания. Все они расцвечивали нашу серость. Все они учили новому стилю жизни. Все они адресовались молодым современным женщинам и рассказывали о женщинах, которые делают себя сами.

Ну а Малыша я теперь видела только по выходным. Пришлось переселить к родителям мужа. Временно, конечно, пока подрастет. С ребенком вызвалась сидеть свекровь, кстати уволившаяся из библиотеки. А чем ей еще заняться, неприкаянной пенсионерке?

С той поры Сладкий ходить в зоопарк почти перестал. Изредка отлучался, а так целыми днями просиживал дома над диссертацией. Объяснял это тем, что договорился с начальством лаборатории, и они разрешили ему полуофициальный творческий отпуск. По утрам, когда я шла на работу, он все еще спал. Возвратившись, заставала в клубах табачного дыма за писаниной. Я распахивала окно, он зябко поеживался, не отрываясь от текста. На меня – ноль эмоций. Писатель, блин. А как же, собственно, я?

Нет, это было не отчуждение. Скорее, наоборот. Мы достигли той степени близости, когда притворяться больше не нужно. Наблюдая за ним неподдельным, без налета игры, я все чаще задумывалась: а осталась ли в нем хоть капля любви ко мне?

Мы регулярно занимались любовью, но была ли это любовь? Или просто секс, физиология, животная необходимость? В его глазах я не видела интереса, не чувствовала страсти в движениях, не слышала, пусть самых затертых, ласковых слов. По исполнении постельного номера, он отправлялся курить, заваривал чай, слонялся по кухне, пошлепывая да позвякивая. Потом затихал. Я знала, над чем. Над диссертацией. И возвращался в наше общее ложе только под утро.

Неужели правда, ему от женщины нужно только одно? А свое получил – и гори она ясным пламенем. Ему и ребенок, похоже, не нужен: сбагрил родителям и вздохнул с облегчением. Да и нужна ли ему, вообще говоря, семья?

Мне стало казаться, его устраивает, что я отныне работаю, и большую часть времени он находится в доме один. Без зазрения совести может забыть о заботах. Не думать о деньгах. Не ходить в магазин. Не готовить еду. Даже элементарный порядок поддерживать в доме совсем перестал.

Иногда намекну ему, что квартира по уши заросла грязью. А он: «Приберись. Только постарайся не очень шуметь». Или посетую на усталость и голод. А он, раздраженно: «Посмотри в холодильнике. Там, кажется, что-то осталось». Или сорвусь, звонко брякнув очередной склизкой тарелкой по груде немытой посуды в раковине. А он, философски: «Когда я умру, никто и не вспомнит, насколько эффектно сияли кастрюли на нашей кухне».

Вспоминается один день, была пятница, я вернулась с работы. Он сидел за своим всегдашним занятием. Я заговорила о том, что люди хотя бы по пятницам куда-нибудь выбираются. В кино, в театр, на концерт, да хоть бы просто прошвырнуться по городу.

Ему было некогда. Он писал диссертацию. Он жил для себя.

Включила телевизор. С экрана кривлялся известный певец, исполняя дурашливую, навязшую на зубах, прожужжавшую уши, песенку. Этот клоунский хит я слышала много раз, но сейчас меня поразила серьезность незатейливых слов: «Я ночами плохо сплю, потому что я тебя люблю, потому что я давно, давно тебя люблю…».

Я задумалась. Певец пел, а я размышляла о Сладком, который с некоторых пор завел обыкновение по ночам бодрствовать. Что бы это значило? Я хваталась за кончик мысли, но она ускользала, сбиваемая с толку назойливой песенкой: «Буду любить тебя страстно. Пусть говорят, что это опасно. Я для тебя сверну горы…».

Вырубила телевизор. Песенка привела меня в нервное состояние. Я шагнула к мужу.

– Что тебе эта диссертация, в конце концов, даст?

– Ну… для начала, я стану кандидатом биологических наук.

– И что? Наша жизнь волшебно изменится?

– Кто знает, кто знает…

– Я знаю! Не изменится ни черта!

Пустился в разглагольствования. Научный поиск нельзя мерить обывательской меркой… Результат не всегда имеет утилитарное приложение… Расширение горизонтов… Мысль… Духовность… Вклад в развитие человечества…

И прочее занудство. Боже, как осточертели его слова…