— Как это царский? — не понял Иван.

— А это потому, что в царской чашке, — сказал Колупаев. — И царский человек принес.

— Шкурин?

— Так точно. Извольте за мной.

Они вошли во флигель, в сенях резко повернули и оказались в кордегардии.

В кордегардии порядку было мало, Иван даже поморщился… И тут он увидел чашку на столе. Чашка и вправду была очень красивая, тонкой саксонской работы, на таком же тонком и красивом блюдечке. И там же, с краю блюдечка, был положен кренделек. Кофей был еще горячий, потому что давал сильный дух. Царский кофей, подумал Иван. Но тут же подумал: нет, царицын.

— Приступайте, ваше благородие, а то остынет, — сказал Колупаев.

Иван прошел к столу, сел, еще раз посмотрел на чашку и подумал, что вот уже и здесь есть польза, потому что, во-первых, ему уже давно хотелось чего-нибудь горячего, а во-вторых, тут же подумалось, после можно будет всем рассказывать, что он пил из царской чашки. И что, может, это ему сама царица этот кофей заваривала. Иван пригубил кофею, кофей был немного жидковат, а так вполне приличный. И кренделек был очень вкусный, как в Великих Лапах, когда он в первый раз туда приехал. Тогда, вспомнил Иван, как только Базыль ввел его в дядин дом, а правильней, в палац, так дядя сразу закричал, чтобы панычу подали кренделей и молока. И этим молоком он после еще долго его донимал, заставляя пить и пить, потому что, говорил, водки ты еще напьешься, Янка, а вот молока давать тебе уже не будут, а от него вся наша сила и наша белая кость. А кофей дядя совсем не любил. И уже если он чего-то не любил, подумал Иван — и подумал почему-то очень медленно, как будто во сне. И еще подумал: будто отравили. А потом почувствовал, как кто-то тронул его за плечо и сказал Колупаевским голосом:

— Вы бы разувались, ваше благородие. Или позвольте вам помочь. А то вы себя совсем не жалеете.

— Э! — громко сказал Иван. — Я не сплю! Я должен дождаться эскадрона!

— Так и дождетесь, — сказал Колупаев. — В засаде ждать еще способнее. Лежмя. Вон там лежмя, уже постелено, — и он указал, где.

А и вправду, подумал Иван, ему раньше после Померании всегда давали три дня на отдых. А теперь совсем ничего! Ну да это не беда, тут же подумал он дальше, встал и принялся ходить взад-вперед по кордегардии, время от времени поглядывая на лавку, на которой лежала заботливо постеленная Колупаевым шинель. «Выйдем в отставку, тогда выспимся, — думал Иван, — а пока нужно дождаться эскадрона. Ну а если его не дождемся, то дождемся чего-нибудь другого».

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Жар-птица

Но и другого тоже долго не было. Иван походил взад-вперед, успокоился, вернулся к столу, сел и опять принялся за кофе, который был уже холодный, и за кренделек. Колупаев стоял сбоку и помалкивал. Иван допил кофе и отставил чашку. Колупаев сказал:

— Если ваше благородие велит, так можно сбегать в Большой дворец и принести настоящей еды. — Помолчал и добавил: — На всех.

«Ат, — гневно подумал Иван, — и в самом деле!» И снова встал, снова пошел по кордегардии. Но почти сразу же остановился, помолчал, как будто еще думая, а после велел так:

— Ты сначала пойди и сними лишние посты. Оставь четыре, остальные пусть идут сюда и отдыхают. И двоих из них сразу на кухню, это верно. А посты оставишь вот какие: первый у них на крыльце, после еще два по краям возле обоих павильонов и еще один — это уже четвертый — с другой стороны, под окном у государыни. Но чтобы рожу не пялил! Чтобы стоял скрытно в кустах! Понятно?

Колупаев отдал честь и вышел. А Иван еще постоял посреди кордегардии, после еще посидел за столом и еще походил, пришли солдаты, он велел им отдыхать, а сам вышел в парк.

В парке было тихо и так же пусто, как и ночью. И во дворце напротив тоже было тихо, и никто оттуда не выходил. И эскадрон не появлялся, вот что главное. Иван стал неспешно ходить по дорожке — до нимфы сорок пять шагов, обратно и опять до нимфы. После мимо прошел Колупаев с дежурными, они несли в кордегардию завтрак. Иван спросил, как называется этот дворец, Колупаев ответил, что Монплезир, слово французское, и позвал Ивана завтракать. Иван сказал, что он покуда сыт. Ему тогда и в самом деле совершенно не хотелось есть. Он же прекрасно понимал, что это вчерашнее поручение караулить царицу, которую, как все говорят, хотят засадить в монастырь — дело очень непростое и опасное. И не за такие дела слетали не такие головы, думал Иван. Так ведь те сами во все это лезли, потому что многого хотели, а Иван не хочет ничего. И у царя он ничего просить не собирается, думал Иван дальше, потому что ничего ему не нужно, у него и так все есть, ему бы только съездить на Литейную и передать Анюте перстенек, саму ее увидеть… Ну, и все такое прочее! И тут Иван до того засмущался, что ему даже показалось, будто на него смотрят из дворцовой галереи, с левого крыла. Смотрят не смотрят, кажется не кажется, но он все же развернулся и ушел в глубь парка, там скоро нашлась одна укромная скамеечка, он на нее только сел — и опять крепко задумался.

А как же тут было не думать! Разве Иван не помнил, какие глаза были у главнокомандующего, у Петра Александровича Румянцева, когда он как бы между прочим вдруг сказал Ивану, что если он паче чаяния — и он так и сказал: «паче чаяния» — встретит в Ораниенбауме Никиту Ивановича Панина, обер-гофмейстера и дядьку цесаревича, то чтобы передал ему поклон. Нижайший! «Мы же с ним, — добавил Петр Александрович и тут он даже усмехнулся — мы же с ним свойственники, хоть и неблизкие, но все-таки». И еще раз усмехнулся, и добавил, чтобы передано было именно так, как он сказал, слово в слово. Иван сказал: «Так точно, передам и ничего не перепутаю», — а сам сразу подумал, что все это очень непросто. Ведь же никогда до этого его сиятельство ему ничего подобного не поручал, а тут вдруг на: дядька-наставник цесаревича. И усмехается!

Хотя чего ему не усмехаться, думал Иван тогда