Отец Антоний поспешил предупредить всех, что не желал бы, чтобы кто-нибудь появлялся в большом зале без его благословения. Он считал, и не без оснований, что посетители могут нарушить тот весьма приблизительный порядок, который удалось-таки навести Бенжамену. Он просил братию проявить выдержку и пообещал, что как только все будет описано и отреставрировано, архив поступит в свободное пользование.

У брата Бенедикта было свое объяснение этому новому запрету. Настоятель закрывал доступ к архивам потому, что не хотел, чтобы большой монах совал туда свой нос.

Установился ритуал ежедневных встреч настоятеля и послушника. По утрам они почти не разговаривали. Бенжамен стучал в дверь, входил и несколько минут ждал, застыв в молчании перед письменным столом, словно солдат, вызванный к командиру. Отец Антоний, сидевший напротив в кресле и что-нибудь читавший или писавший, выжидал несколько минут, прежде чем удивленно взглянуть на вошедшего. Бенжамен так и не понял, зачем ему это было надо. Потом, сделав вид, что вспомнил о цели его визита, настоятель кивком головы указывал на лежавший на углу стола ключ. Бенжамена это ни капельки не раздражало, он получал удовольствие от спектакля и с любопытством следил за малейшими изменениями в привычном сценарии.

По вечерам аббат, напротив, становился гораздо более общительным и пользовался вынужденным визитом послушника для того, чтобы задать тому несколько вопросов. Впрочем, и они почти всегда повторялись. Потирая рукой двойной подбородок, над которым громоздился толстый приплюснутый нос, настоятель интересовался, чем юноша занимался днем, как далеко продвинулся в своей работе, не столкнулся ли с какими-нибудь неожиданными трудностями. Он не требовал подробных ответов, однако этот неформальный отчет позволял ему следить за успехами своего подопечного.

Бенжамен охотно отвечал, потому что до сих пор ему нечего было скрывать, кроме обрывка малопонятной истории, записанной между строк старого годового баланса.

В то утро Бенжамен устремился к своим ящикам с еще большим рвением. Брат Бенедикт его убедил. Среди гор разнообразных документов обязательно должно было скрываться нечто, достойное внимания, малость, способная подтвердить или опровергнуть ужасную гипотезу. Вот только об одном он позабыл: возможно, он уже нашел эту самую малость, но предпочел утаить.

А что делать, если ему снова повезет?

Бенжамен быстро просмотрел содержимое ящиков, относящихся к начальному периоду существования обители. Большинство лежавших там документов были написаны на пергаменте, на велени, но попадались и бумажные листы. В то время бумагой почти не пользовались, и потому, что она была редкостью, и потому, что считалось, что она хуже сохраняется. Как правило, ее не использовали для составления важных документов, что в конечном счете оказалось правильным, потому что кожи перенесли все испытания гораздо лучше.

Бенжамен искал папирусы. Он отобрал их из общей кучи раньше, но до сих пор вплотную ими не занимался, потому что, обнаружив таинственный рассказ, все свое внимание сосредоточил на документах, написанных на том же материале, надеясь отыскать продолжение.

Чтобы быть честным, недостаток его интереса к папирусам имел и другое объяснение: все они находились в ужасающем состоянии.

Наконец Бенжамен выбрал их из общей кучи. Сколько их было? Он не мог сказать определенно, настолько печально все это выглядело: одна большая головоломка, состоящая из тысячи частей, куча конфетти, на которых на первый взгляд не было и следа текста, различимого человеческим глазом.

Чтобы разобраться в этом месиве, подумал он, потребуется время, много времени.

Молодой человек осторожно высыпал содержимое коробки на большой стол. Самые крупные куски рассыпались на глазах, некоторые почему-то остались целыми.

Приятное удивление длилось недолго.

Присмотревшись, Бенжамен понял причину чуда: часть манускриптов не рассыпалась в прах только потому, что листы намертво слиплись между собой.

Послушник утратил счет дням, совершенно позабыв о времени.

Целый месяц он трудился над поврежденными папирусами. Ювелирная кропотливая работа требовала величайшей тщательности. Сначала он осторожно разлеплял склеившиеся между собой листы, затем восстанавливал документ, складывая его из кусочков, словно головоломку, потом расшифровывал его и переводил.

Но всякий раз его поджидало разочарование: прочесть удавалось лишь обрывки каких-то малоинтересных текстов. Бенжамену стало казаться, что он напрасно тратит силы и драгоценное время.

К счастью, его старания вскоре были вознаграждены.

Он каждый день навещал брата Рене. Старику становилось все хуже, и часто Бенжамен не решался заговаривать с ним, чтобы не утомлять. Он просто брал его руку и держал в своей, не замечая, что взгляд больного светится благодарностью.

Юноша так и не узнал, что был единственным, кто навещал умирающего.

Однажды вечером, когда старику стало немного лучше, Бенжамен простодушно рассказал ему о том, что занялся восстановлением папирусов, «для разнообразия», как он выразился. Старый монах, казалось, был восхищен его усердием. Наверное, он помнил, в каком состоянии находились манускрипты. Но когда Бенжамен признался, что ему не удается прочесть восстановленные им документы, брат Рене дал ему знак наклониться.

— Мука! — едва слышно прошептал он. — Посыпьте их тонким слоем муки и потрите тряпочкой. Но только осторожно! Вы увидите, это просто чудо! Если можно так выразиться, — добавил он с гримасой, которая, по-видимому, должна была изображать улыбку.

Бенжамен сразу все понял.

Назавтра он взял один из самых сохранных манускриптов и в точности исполнил все, о чем говорил старый библиотекарь. Тщательно припудрив лист мукой, осторожно стряхнул ее и понял механизм свершившегося на его глазах чуда. Грифель, которым был написан исчезнувший текст, оставил на листе следы, не видимые невооруженным глазом. Папирус — материал довольно грубый, гораздо грубее бумаги, поэтому вмятины на нем прекрасно сохранялись на протяжении веков.

Мука, заполнив оставленные грифелем борозды, тотчас «проявила» текст. На темном фоне четко проступили белые слова.

Перевести восстановленный текст было уже просто детской забавой.

Все утро Бенжамен проявлял нечитабельные документы, с такой тщательностью им восстановленные. Но одно разочарование следовало за другим. Большинство оказались списками с давно известных текстов, остальные не имели никакого отношения к тому, что он искал.

Только ближе к полудню он обнаружил нечто, что заставило его улыбнуться.

Сначала Бенжамен просто не поверил собственным глазам, но почерк и подпись не оставляли места для сомнений.

Он держал в руках завещание отца Амори.

Бенжамен начал переводить его, не торопясь, чтобы быть уверенным в том, что не допустит досадных ошибок. Текст, датированный 1264 годом, был невелик, но автор говорил в нем о самом главном. Прежде всего он указывал на то, что это его последнее завещание, которое аннулирует и заменяет собой предыдущее. Но о каком завещании шла речь? О том, что он написал в момент своего вступления в должность? Ничто не давало повода это утверждать.