— Привет, Рыжий.

— Оставь, Максим, глупые кликухи. Я давно уже не рыжий, моя голова похожа на колено.

— Извините за фамильярность, мистер Чайка.

Ветров пересек обширный кабинет и утопил свое тело в глубоком кресле.

— Ты осунулся, Макс. Лицо серое, глаза помутнели. Сочувствую твоему горю. Но все мы под Богом ходим. Ты чем-то взволнован?

— Взволнован, и очень серьезно. Архив попал в лапы садовника. И что он с ним сделает, одному Богу известно.

Чайка нахмурил кустистые рыжие брови.

— Повезло идиоту. А ты за столько лет ничего не нашел. Он в саду его раскопал?

— На чердаке. В стенке замурован был. За пыльными панелями.

— Ну хитер, зараза. Дедовские сокровища спать придурку не давали.

— Какой-то стряпчий из Парижа приезжал лет пятнадцать назад. Будто старый граф перед смертью наказал ему найти внука и шепнуть ему, что, мол, дед оставил все свое состояние в усадьбе. Не думали они в то время, что на всю жизнь уезжают. Кончится бунт, и вернутся. Но эту легенду каждая собака знает, только один Матвей в нее верил. Столько лет копал и докопался.

— За счет твоей лени. Под лежачий камень вода не течет. Бог сжалился над ним за труды его праведные, а ты тем временем под колпаком у жены находился. Она тобой как куклой играла и дразнила своим чемоданом.

— Это не чемодан. Это бомба замедленного действия. Рано или поздно, но она взорвется. Ну а на взрывной волне многие головы в залив унесет.

— Не скрипи зубами. Не иголку в сене четверть века ты искал. Мог бы давно в деле точку поставить. Чего теперь руками махать... Послушай, Макс. А может, не было чемодана вовсе? Блеф это все, а?

— Когда я говорил ей об этом, то через пару дней она десяток фотографий подбрасывала. А их там тысячи. Да ты и сам кое-что видел. По лезвию ножа ходим. Она совсем сдурела в последнее время. Непредсказуемой стала и неуправляемой.

— Ладно, оставь. Насти уже нет. Земля ей пухом. А садовник торжествует. Пугнуть его надо.

— А если он все это прочтет?

— Он свои мозги давно пропил. В башке один только ветер гуляет.

— Все он понимает. Бабу свою ко мне с ксерокопией подослал, когда его в каталажку упрятали. Они озлоблены. А теперь вот Дениса захомутали. На Алису грешат. Тут затевается война.

— Похоже, маневры позади. Надо нанести удар первыми.

— Во время следствия? Я подключил к делу областную прокуратуру, главное управление милиции, всех, кого можно. Тут шутки шутить не будут. Там дураков не держат, Эдик!

— Размахался шашкой! Теперь думай сам. Это тебе не детективчик писать. Мудрец! Ладно, не пори горячку. Будем думать. И не суетись, ты личность видная, безупречная, в дерьме не измазанная. Держи марку.

— Ладно, будем думать. Почисть бар. Так, чтобы комар носа не подточил. Никакой наркоты. Своих архаровцев отправь в отпуск. Сейчас в Сочи бархатный сезон.

— Не учи ученого. Все сделаем. Тут приятная новостишка есть. Сын мой приехал. Высшую квалификацию ювелира получил. Знатный мастер.

— Место для него готово. Сейчас ему лучше не крутиться под ногами у ментуры. Калининградская область в его распоряжении. Работа с документами закончена, и все каналы открыты.

— Не хочешь его повидать?

Дверь кабинета распахнулась, и вошел молодой человек лет двадцати пяти. Высокий, стройный, с ярко-зеленым глазами, хорош во всех отношениях, одет со вкусом.

— А вот и Гришенька собственной персоной.

Молодой человек уверенной походкой пересек кабинет и чмокнул хозяина в дутую красную щеку. Повернувшись к Ветрову, он улыбнулся.

— Привет, крестный. У меня нет слов для благодарности. Теперь я готов тягаться с самим Фаберже.

— Ну-ну, не хвастай. Тебе еще многому научиться надо.

— Я вкусы потребителя знаю. Кстати, тете Насте мои работы понравились?

— Извини, сынок. Тетю Настю сегодня утром похоронили, — с грустью сказал отец.

— Так она же молодая была. Я весной ее видел, улыбалась, шутила. Браслет я ей тогда подарил.

— Смерть неразборчива, — тихо пробормотал Ветров. — Но твои работы ей очень нравились. Она их бережно хранила, любовалась ими. Но для нас куда важнее не ее мнение, а опытная оценка Льва Абрамовича. Он твой первый наставник.

— Лев Абрамович — гений! Лучший ювелир области, а может быть, и страны.

— Не спорю. Не зря мы тебя ему в подмастерья отдавали.

— Ну а насчет того, как тетя Настя хранила мои поделки, у меня есть некоторые сомнения. Перед тем как раздаривать свои работы, я их показывал Льву Абрамовичу. И вот удивительный факт. К нему приходила некая молодая особа с украшениями, которые я дарил тете Насте. И знаете, что ее интересовало? Нет, не искусство ювелира и не цена. Она интересовалась пробой золота. Как это объяснить?

— Я знаю об этом, Гриша. Лев Абрамович попросил ее оставить украшения и прийти за ними через часок. Она согласилась, а он тут же позвонил мне. Я разрешил ему сказать женщине правду. Ты не беспокойся, она вернула все до последней сережки.

— А вам не показалось подозрительным такое любопытство?

— Мужчинам этого не понять. Женщины ценят только то, на чем есть ценник.

— Ладно, сынок. Ты погуляй пока, а вечером закатим банкет и обмоем твой диплом. Я уже распорядился накрыть столы.

— А вы придете, крестный?

— Не до веселья мне, Гришаня. Мы потом повидаемся.

Молодой человек ушел.

— Пришло время больших дел, Максим.

— Не вовремя пришло это время. Проблемы как из рога изобилия льются.

— Не мучай себя. Решим мы все проблемы. В нашей жизни были передряги куда круче сегодняшних.

Ветров с грустью посмотрел на приятеля, молча встал и вышел.

Когда он проходил через зал, бармен сказал сидящему за стойкой мужчине:

— Кажется, директор освободился. Второй этаж, последняя дверь по коридору.

Сычев допил пиво и направился к служебной лестнице.

Приходу следователя Чайка не удивился. По долгу своей в некотором смысле рискованной профессии директор знал в лицо всех работников прокуратуры, налоговой полиции и местных райотделов внутренних дел. Этого человека он видел впервые. Однако свою осведомленность он не стал показывать. Максим перегнул палку, и к делу могли подключить кого угодно. Чайке хватило одного взгляда на пожилого гостя, чтобы понять главное. Этот тип не лыком шит.

— Эдуард Кобович Чайка.

— Алексей Дмитриевич Сычев.

— Чем могу, тем помогу, как говорится.