Я остановился перевести дыхание, но уже вижу, зацепил, многих вообще за живое, вон как глазки заблестели хищно, а румянец пробился на щеки даже тех, кто давно о нем забыл. Верховные, у которых армии побольше, чем были у короля Фальстронга, встрепенулись и смотрят на меня неотрывно, а в глазах мелькают цифры дебета-кредита и даже неясные графики оценки рисков приобретений и потерь активов.

Затем посыпались вопросы, часто бестолковые, но я отвечал уважительно и всякий раз подчеркивал, что ряд военачальников Меганвэйла получили земельные угодья и даже замки в Ламбертинии и Мезине, а наступление Мунтвига открывает для нас дополнительные возможности.

Здесь всем требовались подробности, хотя и так все ясно, но я несколько раз повторил азбучную истину, что война сама себя кормит. И если сумеем дать отпор Мунтвигу и отбросить его назад, то захваченными или, скажем красивше, освобожденными от гнусного врага землями будем распоряжаться сами…

Эта часть нравилась всем больше всего, ради нее готовы забыть такую мелочь, что сперва все-таки надо выстоять под страшным ударом орды Мунтвига, а потом с тяжелыми боями отжимать его назад, пядь за пядью отвоевывая земли и щедро поливая их своей и чужой кровью.

Когда я ощутил, что охрип, ко мне приблизился сенешаль, лорд малой печати Фридрих Геббель, взглянул на мое лицо и, получив молчаливый ответ, сказал величаво и отечески строго:

— Его высочество Ричард только что прибыл и нуждается в отдыхе. А лорды пока могут тщательно обсудить новости… скажем прямо, ошеломляющие. Встретимся позже… Ваше высочество?

— Да, — сказал я, — можно сегодня за общим ужином. Кстати, в Ламбертинии я стал принцем… но это не для хвастовства, а как напоминание, что и вы, совершая воинские подвиги и принося пользу Отечеству, можете не только получать земельные угодья в новых землях, но и более высокие титулы. А сейчас я прощаюсь до утра, на свежую голову и новость обсудим, и успеем прикинуть, как на нее реагировать!

Я удалился под ликующий рев, а в зале страсти уже не просто закипели, а началось некое буйство, восторг, как будто я им всем раздал корзину конфет, а не предложил иди на кровавую войну.

Геббель проводил меня до кабинета, тоже прислушивался к приглушенному шуму и покачивал удивленно головой.

— В вас верят, ваше высочество…

— Что налагает, — пробормотал я, — а то и накладывает… Не люблю ответственности. Ладно, пусть решают. Надеюсь, решат верно.

— Верно, — проговорил он понимающе, — это как нужно вам?

Я изумился:

— А разве бывает другая правота?

Он усмехнулся.

— Ваше высочество сейчас в свой кабинет или… в свои покои?

Голос его прозвучал намекающе, я насторожился, всмотрелся в его бесстрастное лицо царедворца.

— А что в мои покоях?

— Все в сохранности, — заверил он, — только там сейчас гость…

Я ощутил, как по всей спине от загривка и до кончика хвоста встопорщивается крепкий такой бойцовский гребень с иглами и шипами.

— Какой гость? В моих личных покоях?

Он ответил с поклоном:

— Ее высочество Вирландина Самондская изволили заверить, что вы не будете особенно против.

— А-а, — протянул я и ощутил, как гребень опускается и вообще втягивается в спину, — Вирландина… Вообще-то да, я не прочь с нею пообщаться, очень умная женщина.

— Чрезвычайно умная, — подтвердил он, не моргнув глазом. — У нее эти… такие большие…

— Глаза?

— Знания, — пояснил он. — Ее высочество лучше кого-либо понимает, что происходит в королевстве.

Мы вошли в коридор, где несут стражу портной, пекарь, ткач, каретник и кузнец, то есть Шнайдер, Беккер, Вебер, Вагнер и Шмидт.

Лорд малой печати остановился.

— Ваше высочество…

— Лорд Геббель, — сказал я.

Он поклонился и пошел обратно, Шнайдер распахнул предо мной двери, я перешагнул порог, и губы мои сами по себе расплылись в счастливой улыбке.

Вирландина, молодая и прекрасная, несмотря на то что должна быть в возрасте, а в моем старыми кажутся и тридцатилетние, хотя нет, тридцатилетние уже не старые, это сорокалетние старые, а пятидесятилетние так и вовсе дряхлые, Вирландина легко поднялась навстречу, я не успел слова сказать, как обняла, влепила братский поцелуй.

От нее вкусно пахнет как цветами и травами, так и сдобными пирогами, да и сама вся как свежеиспеченный медовый пирог с черникой, малиной и брусникой, мягкая, нежная и податливая.

— Как же долго тебя не было, — сказала она, засмеялась и уточнила. — Знаю-знаю, что недолго, но я в самом деле соскучилась!

— Чудесно, — сказал я, — знаешь, я сейчас позову свою милую конячку, а потом полностью в твоем распоряжении.

Она сказала со смехом:

— Это я в твоем полном распоряжении!

Эту ночь она провела в моих покоях, а утром я, нежась в ее нежных объятиях зрелой женщины, где тугие девичьи мышцы уже покрыты сладким таким белым жирком, который так хорошо мять, давить и щупать, сказал расслабленно и мечтательно:

— Отправишься в свой дворец?

Она ответила с легкой улыбкой:

— Что делать, даже у меня есть обязанности.

— Перебирайся сюда, — предложил я. — Это же так здорово! Как только прибуду в Варт Генц, сразу же к тебе в постель!

Она засмеялась, но голос прозвучал почти серьезно:

— Да, идея весьма интересная.

— А в самом деле, — сказал я. — Везде предпочитают преемственность власти, но раз уж не получилось с сыновьями Фальстронга, то все равно все знают тебя, жену старшего сына короля, к советам которой прислушивался сам Фальстронг!

Она вскинула тонкие соболиные брови, в глазах заискрился смех.

— Ты серьезно?

— А почему нет? — ответил я легко и вдруг подумал, что треп трепом, но идея в самом деле не просто приятная, но стоит большего. — Я в Варт Генце временно исполняю роль короля, так что ты вполне вправе находиться в моей постели открыто.

Он промурлыкала:

— Да ты и раньше не особенно скрывался.

— А теперь не будем тем более, — заверил я. — Ты в королевском дворце не чужая. К тебе здесь привыкли больше, чем ко мне. И когда увидят нас в постели…

Она охнула:

— Что? Увидят?.. Как тебе не стыдно!

— Это я поэтично, — заверил я. — Имею в виду, никого не удивит. Как бы все естественно, все нормально, все так и должно.

Она прищурилась, посмотрела на меня с интересом.

— Ты задумал что-то совсем уж хитрое.