— Очень, — признался я. — Приезжаю — и сразу в постель, а ты меня чешешь долго и старательно.

— Ты что, шелудивый?

— Еще какой, — согласился я. — Если это в моих интересах.

— А что в твоих интересах?

— Я неизменен, — сказал я, — как Большой Хребет. Благополучие Варт Генца — вот моя цель и неусыпная забота! А ты в моей постели как бы подтверждение, что я тот, кого Фальстронг хотел бы видеть своим сыном… Кстати, что скажешь о сэре Торстейне?

Она лукаво прищурилась.

— Думаю, знаешь о нем не меньше, чем я.

— Меньше-меньше, — заверил я. — Поговаривают, что, если бы он вступил в борьбу за трон, сумел бы оттеснить этих троих претендентов.

— У него меньше земель, — напомнила она, — чем у Хродульфа.

— Хродульфу почти все досталось от отца, — возразил я, — а тому от деда, а Торстейн начал с нуля, сам все строил и приобретал. И дружина его закалилась в набегах на Скарлянды и Гиксию.

— Вот видишь, — сказала она, — знаешь… Но ты прав, он выставит самое большое войско, так как рисковать любит и умеет, амбиции у него ой-ой-ой. Вторым будет Хенгест, он и сам любит воевать, и дружина всегда готова к набегам, а еще он уязвлен, что по знатности отстает от всех соперников на трон, потому будет стараться еще как. У Леофрига самая крупная дружина в королевстве, но разбросана по его многочисленным землям, особой доблестью не отмечена…

— Значит, — сказал я, — тоже захочет себя показать?

— Возможно, — согласилась она, — хотя кто знает. Ну, а Меревальд, самый непонятный, у него только десяток людей в охране и свите, он действует разумными переговорами… Этот, возможно, вообще не даст людей на войну, хотя ситуация необычная, случиться может всякое. Кроме того, ты сильно раззадорил все рыцарство! Уже сейчас наверняка многие начинают сбиваться в отряды. Например, лорды северных земель королевства, они всегда отличались…

Я слушал ее щебечущий голос, женщины его вырабатывают годами, мужчинам такое чириканье нравится. Если в их слова не вслушиваться, то и Вирландина покажется такой же беззаботной и созданной только для мужских утех, однако картину рисует яркую и точную, оценку дает верную, а когда перешла к деталям, то с изумительной скрупулезностью перечислила, у какого лорда сколько людей и какое у них вооружение, какова выучка, в каком состоянии замок, сможет ли оплачивать усиленную дружину долгое время, насколько устойчив в обещаниях, какой кодекс верности, насколько лоялен, амбициозен, решителен, домосед или авантюрист, в каких случаях чего ожидать…

Вместо обычного солидного завтрака я быстро проглотил бутерброд с ветчиной, Вирландина тоже отведала дивных деликатесов с радостью, запил большой чашкой крепкого кофе, горячая кровь пробежала по жилам, и я ощутил себя готовым для великих и не очень дел.

В нижнем зале длинноволосый и пышно разодетый малый, похожий на попугая в свадебном наряде, объясняет двум типам с лютнями, как пользоваться струнами.

Он оглянулся на звон моих рыцарских шпор, я узнал Чувствия, которого послал в Варт Генц с важной ответственной миссией внедрения в сознание народа новых идеологических мотивов через патриотические песни.

Он почтительно склонился.

— Ваше высочество!

— Как успехи? — спросил я таинственным голосом.

Он тоже понизил голос, глаза вспыхнули, словно факелы.

— Вы были правы, — сказал он задыхающимся голосом, — ваше высочество…

— Я всегда прав, — ответил я скромно, — за исключением случаев, когда ошибаюсь. Песни прошли как?

— Победно, — заверил он, — по всему королевству!.. Распевают даже те, кому я их не передавал.

— Отлично!

— Стоит одному спеть, — сказал он счастливо, — как все запоминают и продолжают уже сами!

— Прекрасно, — сказал я с удовлетворением. — Что и требовалось. Идеологическая обработка населения в правильном направлении воспитания нужного королевству патриотизма и бездумной жертвенности во имя. Как-то так. А каковы твои планы сейчас?

Он напыжился, я запоздало ощутил, что допустил ошибку, творческого человека нельзя спрашивать о таком, щас закроет глаза и начнет токовать о вдохновении, он в самом деле заговорил важно и прочувственно:

— После той победной песни я решил положить на музыку…

Я сказал со вздохом:

— Правда? Жаль, ты такой талантливый музыкант!

— Э-э… ваше высочество…

Я всмотрелся в его непонимающее лицо, хлопнул себя по лбу.

— Да это я одновременно думаю тремя невидимыми головами, вот иногда и заговариваюсь. Горе от ума, как сказал один… В общем, скоро я что-нить еще подкину. А что эти сработали, я вижу по мордам и лицам подотчетного мне населения. Теперь надо еще пару песен, выслушав которые все сильные мужчины возьмут в руки оружие и пойдут на защиту отечества в неведомые края навстречу Мунтвигу.

Он перевел дыхание, поднял на меня взгляд не таких уж и тупых, как обычно у поэтов, глаз.

— Да понял я, понял… Знал бы раньше! А то я так распинался, заставлял всех своих друзей петь о великом и благородном Сулле, что взял власть, навел порядок, а потом снял с себя корону и ушел цветочки выращивать!

— А что, — поинтересовался я, — ты свое мнение о Сулле переменил?

— А вот не переменил, — ответил он с вызовом. — Весьма благородный поступок! Но ведь вы заранее знали, что, взяв власть, как Сулла, уже никакому сенату не отдадите? И цветочки выращивать не пойдете?

— Тихо-тихо, — сказал я, посмотрел по сторонам. — Не забегай вперед. Конечно, если уж правду, хотя зачем поэтам грубая и неприкрытая правда?.. знал.

Он проговорил тихо, широко распахивая невинные пропитые глаза:

— Тогда… почему?

— В списке, — сказал я, — который составил Сулла для казни, был молодой аристократ по имени Гай Юлий Цезарь. Родня Цезаря умоляла пощадить молодого парня, и Сулла, сжалившись, вычеркнул имя Цезаря, но сказал, что он опасен для Римской республики и еще натворит дел. Когда Цезарь возмужал и стал видным полководцем, он совершил переворот в Риме, так как Рим снова начал потихоньку гнить. Цезарь стал первым императором, а еще он как-то сказал, что Сулла был не прав, нельзя было уходить выращивать цветочки, Риму нужна твердая рука. Так вот, Цезарь для Рима дал новую жизнь, возвеличил его, укрепил и вообще сделал лучшим и красивейшим городом мира. Понимаешь, к чему я веду?

Он боязливо посмотрел по сторонам, поднял на меня встревоженный взгляд. Я смотрел на него жестко и твердо.

— Даже боюсь понимать, — прошептал он после тягостного молчания.

— Почему?

— Вы сказали, — проговорил он тихонько, — ваш Цезарь стал императором?

Я развел руками.

— Пришлось. Римская республика прогнила и медленно разрушалась. Он просто постарался ее спасти.