Анжеле снится сон. Медсестра, не осознающая странности происходящего, протягивает ей на чистом белом полотенце существо с синдромом русалки. Из какой недоброй сказки пришло это создание? Лицо будто ком глины с двумя щелками вместо глаз, голову делит надвое зазубренный плавник, руки хилые, а ноги срослись в одну. Сиреномелия. Сладкие голоса сирен манят из-за скал, а это существо только визжит. Оно хочет на руки, но Анжела не может даже коснуться его. Она боится, что существо вцепится в нее, начнет кусать и рвать на части. Этот сон ей снится раз в две недели, однако, проснувшись, Анжела ничего не помнит. Она плачет при виде птенцов, при виде кусочков мяса определенной формы, при просмотре фильма «Гарри Поттер и дары Смерти» – на эпизодах с разделенной на части душой Воландеморта. Она не знает, почему плачет. Во время беременности ей не делали ни амниоцентез, ни даже УЗИ. Она пропускала прием у врача, говорила, что это семейный кризис, лгала патронажной сестре, семейному врачу, Доминику… Ее тело знало о неправильности происходящего, но Анжела хотела быть хорошей матерью, а хорошая мать никогда не откажется от ребенка.

Через двадцать минут рюкзак потяжелел, однако вернуться Мелисса не могла. Встав у обочины, она вытянула руку с отставленным большим пальцем. Хорошо бы водитель попался нормальный, а не какой-нибудь маньяк-извращенец. Мимо проехал трактор, почтовый минивэн, автомобиль грузоперевозок, ржавый «датсун»… наконец блестящая черная «альфа-ромео» замедлила ход и сдала назад.

– Куда тебе? – с испанским акцентом спросила женщина в кожаных брюках.

Такого Мелисса не ожидала.

– Куда угодно, – ответила она совсем как в фильме.

– Кидай сумку на заднее сиденье.

На приборной доске стоял игрушечный верблюд на резиновых ногах. На поворотах он покачивался. Под ногами у Мелиссы валялся кошачий ошейник со стразами.

– Значит… – Женщина зажгла сигарету. – Ты сбежала из дома?

«Но когда мы оказались на расстоянии оклика, пытаясь стремительно миновать это место, сирены заметили наш корабль и запели:

– Плыви к нам, знаменитый Одиссей, славнейший из ахейских мужей, брось якорь и послушай наши голоса, ведь никто никогда не проплывал мимо этого острова, не послушав наши сладкозвучные песни…»

На кухне Анжела застала Луизу, та делала кофе и тосты. Вспомнилось, как в колледже они с подругой снимали один дом на двоих. Индийский суп-пюре из бобов, ароматические палочки, Кэрол подхватила чесотку в студенческой общаге…

– Все хорошо?

– Разумеется. Почему ты спрашиваешь? – отозвалась Луиза.

– Ричард и Мелисса.

– Ничего особенного не произошло.

– Трудно оказаться меж двух огней.

– Да нет, ничего такого не случилось, правда.

– Вчера они оба вели себя не лучшим образом, – заметила Анжела и подумала: «Интересно, на какой планете подобное считается хорошим?»

Луиза обернулась и посмотрела Анжеле в глаза.

– Ричард – хороший человек.

– Я и не отрицаю. – Однако именно это Анжела и делала.

Луиза вставила плунжер во френч-пресс.

– Мелисса тоже хорошая девочка.

– Я знаю. – Еще одна ложь.

– В тостере есть пара тостов, угощайся. – Луиза взяла френч-пресс и вышла.

Ревность или детское желание вставить клин между Ричардом и Луизой, которые обладают тем, что она и Доминик утратили? Вновь нахлынули воспоминания. Хеншам-лейн, дом номер девяносто два. Донни напилась и на спор подстригла газон ножницами. Эта немка обычно запирала свою дверь на висячий замок… Вот Анжела с Домиником въехали в собственную квартиру. В хлебнице жили уховертки, а наверху кто-то очень громко играл песню «Лондон взывает» группы «Клэш», но это была их собственная квартира, и Анжела испытывала облегчение даже сейчас, почти тридцать лет спустя.

Доминик ел цельнозерновые хлопья «Шреддис» и читал газету. «Мы верим, что это была роковая случайность. Мы призываем всех, у кого есть информация, поделиться ею». Кокаин и геноцид, а на следующей странице – клонирование овец и солнечная энергия, все катится к чертям, а рай находится за углом. Так или иначе, все уравновешивается. Люди бросили курить и начали набирать вес. Полиомиелит излечили, а СПИД убивает миллионы людей в Африке. Да был ли когда-нибудь Золотой век? Детская проституция, бум алкоголизма, Крестовые походы…

Рядом сел Алекс с тарелкой воздушных пшеничных хлопьев и чашкой чая.

– Как побегал? – поинтересовался Доминик.

– Хорошо. Это было здорово.

– Тебе никогда не хотелось просто поваляться в кровати?

– Хотелось, конечно. Но нельзя.

За Алексом не числилось ни разбитых в аварии машин, ни беременных подружек, за что родители были ему благодарны, но между ними и сыном все равно царило отчуждение. Поначалу Доминик счел причиной наследственность – сходную сдержанность он заметил у Ричарда. Однако виной тому мог быть и подростковый возраст. Ты всегда будешь неправ, и в конце концов становишься детям не нужен. Поколения – словно листья, молодые наследуют мир, который тебя больше не волнует.

Фотографии Эндрю в доме Эми. Его семь раз госпитализировали с приступами астмы и легочными инфекциями. Поначалу Доминик был тронут заботой, с которой Эми относилась к Эндрю, однако постепенно его стало раздражать то, как этот молодой мужчина, которого он никогда не встречал, вторгается в их самые интимные моменты. Доминик заподозрил, что постоянные размолвки Эндрю с начальниками, соседями по дому и девушками являлись не следствием его болезни, но эпизодами в затянувшейся драме его с матерью отношений, за пределами которой Доминик был лишь интермедией.

– Кстати, кажется, я видел, как Мелисса шла по дороге в город, – проговорил Алекс.

Отец Ричарда умер от рака яичек в сорок лет. Ричарду тогда было восемь, Анжеле – девять. Стоял 1972 год. «Хьюлетт-Паккард» создавал свой первый карманный калькулятор, а Юджин Сернан делал последние шаги по Луне. В то время отец Анжелы и Ричарда работал в полиции, в отделе, имеющем право на применение огнестрельного оружия, и Ричард несколько лет потом верил, что отец погиб во время перестрелки. Кто состряпал эту ложь – мать или он сам – Ричард не помнил.

Он до сих пор хранил альбом с серебристыми цифрами 1972 на обложке, в который вклеивал газетные вырезки новостей того года. Война во Вьетнаме, террористическая организация Баадер-Мейнхоф, Уотергейтский скандал… Ричард ничем не отметил смерть отца, он не сделал даже перерыва в еженедельной подборке вырезок, потому что не только это событие разделило его жизнь на «до» и «после».

Его родители постоянно пили. Они пили дома, пили в ресторанах, пили в сквош-клубе… Поначалу это не казалось странным, но в десять лет Ричард осознал, что мамы его друзей не выпивают за день бутылку хереса. С Анжелой он никогда это не обсуждал – хватало разговоров об уборке и счетах за коммунальные услуги, которые все чаще и чаще приходилось оплачивать им самим. Спустя пару лет Ричард научился великолепно подделывать подпись матери на чеке. Даже сейчас, потеряв ключи, он порой искал их там, где тридцать лет назад прятал от матери: в посудомоечной машине или сахарнице. Он нервничал, приглашая друзей к себе, и нервничал, приходя в гости к ним – мало ли что могло произойти в это время дома. Школа стала для него убежищем, где все было понятно, а вознаграждение не заставляло себя ждать. Векторная диаграмма. Ганноверская династия. Он готовил для матери, укладывал ее спать, иногда купал. И чем интимней было действие, тем сильнее она сопротивлялась. По крайней мере, когда она била его, пьяная и неуклюжая, он мог увернуться от второго удара.