Нечисть уже лезла из слухового окна, стреляла вдогонку, доносились злобные выкрики. Но что-то подсказывало, что сотрудники СД не прочь взять его живьем, значит, пугают. Он ускорился на завершающем отрезке, ногой на выступ, оттолкнулся… и, пролетев по воздуху метра три, грохнулся на крышу, как мешок с костями. Дикая боль во всех членах, но приземлился грамотно — без увечий. Яростно перебирая руками и ногами, Иван стал карабкаться вверх. Что-то трещало, сыпалось с крыши, прогибались слабые конструкции. Он заполз за выступ чердачного окна, попутно изучая конструкционные особенности крыши. Отнюдь не крутая, а где-то и вовсе плоская. Выступы, бортики, башенки. Вот только с другими крышами она никак не соседствовала…

А по коньку уже семенил какой-то «мастер оригинального жанра» — невысокий, жилистый, закусив губу от усердия, он старался не смотреть вниз, чтобы не окосеть от страха. За ним мерцали еще двое, но особо не спешили, хотели посмотреть, что получится у первого. В руке у бегуна был пистолет — какая глупость! Последние два прыжка, он уже отталкивался… Но в последний момент споткнулся, испустил испуганный крик и, замахав руками, слетел с крыши — мерзкий шлепок, прилип к земле, размазался…

Остальные гневно кричали, сели на корточки, открыли беглый огонь по соседней крыше. Они видели, где прятался Таврин. Тот и не делал тайны из своего присутствия. Эту парочку он мог бы придержать, даже попытаться их ликвидировать, но нельзя же сидеть вечно на этой крыше. Через пять минут дом оцепят — тогда все. Иван бегло выпалил оставшиеся патроны в обойме, заставив противника попятиться. У одного сорвалась нога, покатился пистолет. Он повис, вцепившись руками в конек. Второй бросился ему помогать. Пользуясь оказией, Иван вскочил, кинулся прочь. Перепрыгнул через борт, шмыгнул за какой-то простенок, дальше бежал, не пригибаясь, набирая скорость. Что-то трещало, хрустело под ногами, а он видел только выступ пожарной лестницы на дальнем торце здания. Еще быстрее… На заключительном отрезке он фактически упал и съезжал мягким местом, бороздя пяткой шероховатости крыши. Быстро вниз! Ноги бились о перекладины. Повис в метре от земли, разжал руки… А за углом вдруг послышался пронзительный треск, рев! Вылетел мотоцикл «БМВ» с коляской и тремя членами экипажа, вооруженными до зубов. Они, виляя, летели прямо на него. А он стоял в растерянности — бежать было некуда и обороняться нечем. В последний момент Иван отшатнулся — и мотоцикл, под улюлюканье солдат, промчался мимо. Они видели, что он безоружен, в противном случае давно бы разрядили все свои обоймы. Водитель дал резкий вираж, и мотоцикл остановился, тряхнув задом. Пулеметчик наставил на Таврина свой «косторез», злорадно оскалился. Остальные вскинули автоматы, стали медленно приближаться, с наслаждением смакуя происходящее. Они перебрасывались шуточками, ржали. «Поздравляю, Курт, вы взяли злодея, это было так просто». — «О да, Ганс, это было очень просто. И незачем, как те идиоты, бегать по крышам». Иван пятился, невольно косил по сторонам. Руки висели плетьми, больше не было сил обороняться. По крайней мере, попытался, — невесело подумал он. Поблизости ни одного препятствия, куда можно шмыгнуть. Да и как тут шмыгнуть? Он перехватил насмешливый взгляд пулеметчика. Тот разминал палец на спусковом крючке, глумливо усмехался и выразительно покачал головой: дескать, даже не пробуй.

Иван поднял кулак, чтобы использовать его в третий, заключительный раз, но это был уже не кулак, а что-то синее, распухшее. Заржал широкоплечий солдат с бляхой полевой жандармерии на груди, как-то проворно развернул приклад от себя и послал пулю точно ему в лоб. Сознание мгновенно вышибло, как электричество от сгоревшей пробки…

А возвращалось сознание в тело долго и неохотно. По всем правилам и нормам, его должны были пристрелить, но почему-то воздержались от немедленной ликвидации. Видимо, восторжествовал банальный расчет. Иван лежал в какой-то неудобной позе на жестких нарах, голову распирал изнутри огненный колючий шар, а снаружи — стальной обруч. Все болело, любое движение приводило к страданиям. Он медленно поднял руку, ощупал лицо. Возможно, не все так плохо — ни гематом, ни кровавых ран, только на лбу прощупывалась небольшая выпуклость. Попытался встать, но стало только хуже. Мышцы скручивала судорога, тошнота поднималась к горлу. Откровенно хотелось подохнуть…

Нет уж, умереть легко, а ты попробуй поживи… — словно нашептывал кто-то в ухо.

Иван сидел на нарах, сжав виски, и понемногу осознавал себя в этом мире. Покрикивали немецкие надсмотрщики, лязгали запоры, работало освещение — впрочем, на последнем экономили. Картинка в глазах обрастала объемом, отдельными красками. Он находился в маленькой клетке. Потолок — совсем рядом, хотя пространство вне узилища было сравнительно разомкнутым и высоким. Три бетонные стены источали сырость и холод, нары, в углу отхожее место, закрытое стальным щитом. Вместо четвертой стены — стальная решетка из вертикальных и горизонтальных прутьев, в решетке дверь, запертая на замок. Что-то смутно знакомое было в этой тюрьме, но он никак не мог вспомнить…

Двое парней с засученными рукавами протащили по коридору безжизненное тело. Мужчина был в исподнем, голова висела, ноги волоклись по полу. За ним тянулся прерывистый след — текло из разбитой головы. Заскрипела стальная дверь — бедолагу кинули в камеру. Через минуту «заплечных дел мастера» возвращались обратно. Они медленно шли вдоль камер, исподлобья посматривая по сторонам — словно искали себе новое развлечение. Тюрьма не пустовала. Иван закрыл глаза, стиснул голову. Тюремщики протащились мимо. Не время геройствовать. Да и вообще — нужно ли?

За стенами звучали нестройные залпы, гудел генератор. Монотонно бубнили люди. «Óйче наш, ктóрый йéстещ в нéбе, них щи свíнчи и́ме Твóе! них пщи́йдже кролéство Твóе…» — монотонно выводил какой-то богомол. Охранник ударил прикладом по решетке, грозно гавкнул — молитва оборвалась. Узники стонали, ворочались, кто-то надрывно, с мокротой кашлял. Иван мог видеть лишь одну клетку через проход, в ней что-то шевелилось, вздыхало, потом объявилась сравнительно молодая остроносая физиономия с фонарем под глазом. Мужчина кутался в длинный не по росту пиджак, горло было обмотано рваным шарфом. Он небрежно глянул на сидящего напротив человека в офицерской форме, прижал нос к решетке, чтобы разглядеть что-то сбоку, но попытка не удалась, и он, раздраженно фыркнув, отступил обратно к стене.

— Товарищ, подожди… — с хрипом выдавил Иван по-польски. — Где мы находимся?

— Свинья тебе товарищ… — презрительно задрав нос, ответил остроносый. В принципе, логично, мундир германского офицера абы на кого не надевают.

— Подожди, товарищ, не смотри, что я в этом… — Что было, то и надел… Скажи, где мы?

— На Остецкой, где еще. — Нос ненадолго вылез из мрака и снова исчез.

Иван вспомнил. Улица Остецкая — на границе центральной части Варшавы и Старого города. Два квартала к северу от полевого штаба 9-й армии, к которому примкнули отдел военной разведки. Здесь всегда стояли немцы — стояли непоколебимо, как скала, хотя восставшие предпринимали попытки их отсюда выбить. Тюрьма гестапо и СД напротив уцелевшего костела Святого Стефана — когда-то популярного приходского храма в готическом стиле. До войны напротив церкви находилась психиатрическая лечебница, куда частенько доставляли буйных, поэтому особо перестраивать помещения гестаповцам не пришлось. «А что, удобно, — подумал Иван. — Нагрешил — тут же сбегал через дорогу, грехи списал — особенно если священник знакомый… Скоро и тебя, Иван Максимович, в утиль спишут, а священник кое-кому индульгенцию выпишет…»