Я остановился и потряс головой, озираясь в сыром сумраке: что за хрень заставила меня вспомнить это сейчас, и форма Ада наверху, углы освещенного лампами утеса воспламенили память...

Я перестал дышать. Мог лишь моргать.

Здесь. Именно здесь. Хриллианцы построили здесь стоянку для повозок. Ворота.

Засада.

Пламя и копья и стрелы и крики и звяканье коротких мечей, лижущих края сомкнутых щитов, моргенштерн Марады крушит рваную плоть...

Если земля и помнила о сгустках крови и песка, она была сокрыта под камнями мостовой. Прямо здесь. Прямо сейчас. Тут, где сотни огриллонов выражали покорность единственному хриллианскому лорду.

Последний вздох вырвался из груди с судорожным "Святая срань!", а новый вдох принес новую головную боль.

- Фримен Шейд? Вам нехорошо? - Маркхем говорил с некоей надеждой в голосе.

- Я, ух... Нет. Просто... Я кое-что забыл.

- Дело срочное?

- Что?

- Вы вспомнили - это требует внимания?

- Ах...

Я поглядел вниз. Башмаки блестели от дождя, белокаменные плиты под ними посерели. В неплотном стыке суетились муравьи: скромная горка подземных жителей.

- Ага, ага. Наверное. - Я превратил муравейник в грязное пятно.- Но чертовски поздно что-то делать, - признал я и пошел дальше.

Голова заболела еще сильнее, когда мы встали в конец очереди. Насколько я понимал, мы были именно там, где Преторнио похоронил носильщиков. Двоих, что погибли, захлопывая мою ловушку для Черных Ножей. Интересно, кто-нибудь обнаружил их могилы?

Вряд ли. Мне почему-то так не казалось. Я как-то ощутил их: кучки проеденных червями костей на расстоянии руки от подошв. Перри? Пайво? Как-то так. Один звался именем на букву П. В этом я был уверен.

Вполне.

Второй?

Растущий ком в голове не давал надежды что-то вспомнить. Глаза сами собой закрылись, я опустил край ладони на висок, потирая тихими круговыми движениями. Это не убирало боль, но и не усиливало. Я продолжал. Нужно было хоть что-то делать.

- Фримен Шейд?

Иисус Христос, как болит голова. - Да?

- Прошу садиться, фримен. Вы задерживаете очередь.

Я открыл глаза. Пять гриллов, команда повозки, уже встали на колени в ярмах, натянув постромки, они дышали резко и тяжело, дрожащие руки повисли: здесь словно фашисты ублажали свой чопорный эрос, устроив сеанс садистского удушения. Кандалов на их не было: не заключенные, просто такая работа. Четверо стояли парами, пятая - самка - в отдельном ярме впереди. Возможно, вид ее зада помогал им бежать проворнее.

Передовая самка приложилась лбом к сабатону Маркхема.

Похоже, благочестивый лорд даже не заметил ее. - Фримен Шейд?

... предаюсь тебе...

Я смотрел, как дождевая капель ползет по ее серой лысой голове. Словно плевки.

...дери мою сучку...

Я потряс головой и отвернулся, не сразу найдя слова. - Знаете что? Я, лучше бы...

Однако огриллоны вставали на колени повсюду, по бокам и сзади и спереди меня, так что приходилось смотреть вверх... а там был третий уровень, по которому я когда-то шагал навстречу сдавленным хрипам и поросячьему хрюканью в черной кровавой ночи, и сейчас, отсюда, я видел угол той разрушенной комнаты, в которой обнаружил Черных Ножей, трахавших труп Стелтона в распоротое брюхо... он лежал в мешке собственных доспехов, кольчужный воротник закрыл лицо, словно юбка изнасилованной женщины...

- Провались оно всё. - Я повел рукой. - Надеюсь, мой сундук не переломит сучке хребет.

Я ехал. Маркхем шагал - ну, скорее трусил - рядом, положив руку на край повозки, словно сотрудник социальной полиции, отдела личной охраны. Тягловая команда двигалась по американским горкам подъема довольно быстро, и я чувствовал усталость, уже глядя на них. Мы поднимались, обгоняя прочие потрепанные повозки с мертвоглазыми гриллами, не говоря уже о пеших носильщиках; они разбегались при звуке сабатонов Маркхема, бросали тюки в дождевую жижу и падали на колени, опуская лбы.

Уровни Ада мелькали мимо проезда, каждый все более обшарпанный, многонаселенный, смердящий грилловым пометом, словно огриллоны инстинктивно поделили себя на касты. Внизу, на первом уровне, у них хотя бы была одежда и лампы, над старыми зданиями виднелись крыши. Выше широкие водостоки были забиты обгрызенными костями, гнилой зеленью и тошнотного вида ошметками, медленно плывущими в дождевой воде. Единственное усовершенствование хриллианцев, которое я заметил, заключалось в устройстве колодцев, в которые сбрасывали твердые отходы, дабы не загрязнять реку.

Столько лет прошло, а я помнил свое удивление: почему Первый Народ построил город без сточных ям.

Разумеется, сейчас я отлично понимал, почему.

Выйдя из повозки на пятом ярусе, я был измотан. Пуст изнутри. И причина едва ли была в избиении. Меня били и раньше. Нет, я был истинно побит. Побит возрастом и воспоминаниями.

Все выглядело иным. Однако... недостаточно иным.

Извивы подъема, как и раньше, уходили в тоннели с высокими сводами, а те выводили в огромный, почти готический зал в сердце скалы. Но сейчас, двадцать пять лет спустя, здесь не было теней, сухой плесени и песка; никаких лишайников и обглоданных птичьих костей. Слюдяной камень зала был безупречно отмыт, отполирован до зеркального блеска, отражая свет десятков ламп. Двойные филигранные створки железных ворот замыкали как вход снизу, так и тоннель-выход на поверхность. Здесь была атмосфера суетливой железнодорожной станции, полной охраны, клерков и грузчиков, вагонеток, тягловых команд.

Последний раз я видел в этой палате...

Нет, я не позволил себе думать о таком.

- Отсюда вы пойдете, - сказал Маркхем. - Можете оставить сундук где угодно, опасности нет. Я велю отослать его в отель.

- Дерьмо. Вы могли предложить это внизу, в комендатуре.

- Да, - ответил Маркхем. - Мог бы.

Тягловая самка заставила команду развернуть повозку назад, едва мои ноги коснулись пола. Внимательный слуга уже подскочил, помогая стащить сундук. Маркхем указал мне на новый, широкий как главные подъемы тоннель, что был пробит в скале на дюжину метров.

Он вывел на открытую погрузочную площадку. Широкий овальный уступ, тщательно вытесанный в скале, сумрачное небо и скрип плохо намасленных шестерней трех массивных кранов, перемещавших целые вагонетки и грузы за край уступа, над пропастью в половину километра. Слева от меня уступ сходил на нет, являя уровни Ада и едва заметную в полутьме карту Пуртинова Брода и индиговые изгибы реки на равнинах, а прямо...

Прямо впереди меня Шпиль вонзал еще сто тридцать футов раздутого белокаменного богочлена в темнеющее небо.