Тот долго любовался навершием, потом молвил, что посох уже готов, осталось только водрузить на него навершие — и подарок для иерарха готов. Развернул ризу — хороша, в пыли немного — так это ничего, послухи почистят.

Иона уселся и продолжил рассказ.

— Вот как оно! Совсем Вассиан Косой совесть потерял, народ мутит, клир расколол. Ох, не к добру!

Осенив меня крестным знамением, он поблагодарил за помощь. Позвонил в колокольчик и велел явившемуся послушнику накормить меня и отвести отдыхать. Иона же остался с настоятелем, видно — был разговор не для посторонних ушей.

Я перекусил в монастырской трапезной, с удовольствием улёгся на жестковатый матрас и отрубился. С момента, как я покинул Вологду, я не чувствовал себя в такой безопасности.

Проспал я до утра, и лишь близкий колокольный звон разбудил меня. Звонили к заутрене. Вставать страсть как не хотелось. Но не выйти на утреннюю службу в монастыре — верх неуважения.

А после службы — завтрак совместно с монахами в трапезной. До чего же у них здесь, в монастыре, хлеб хорош. Своей выпечки, свежий, духовитый. Прямо на диво.

Я нашёл Иону и спросил:

— Когда назад, в Прилуки?

Монах ответил уклончиво, вроде есть здесь, в Боровске, ещё дела, и доберётся он сам. Тогда я решил возвращаться один и попрощался с Ионой.

Послушник споро возложил на лошадь седло, затянул подпругу, подвёл лошадь к воротам. Прощай, Боровск, может, и доведётся ещё быть в старинном граде.

Обратный путь я проделал быстро. Ехал налегке, в одиночку, не опасаясь нападений, и через неделю уже въехал в Вологду.

Перво-наперво — домой, успокоить жену, что жив-здоров. Ну и помыться в баньке, поесть домашних харчей. А завтра уже — в Спасо-Прилуцкий монастырь, к настоятелю, куда уж теперь торопиться-то.

Выехал я с утра, на отдохнувшей лошади. На стук в ворота в оконце выглянул монах и, узнав, отпер калитку.

Настоятель принял меня тотчас же.

— Ну, сказывай — удалось найти?

— Удалось.

— Где навершие и риза?

— Где им быть? В Боровске ныне. Настоятель сильно удивился, усадил меня на

скамью.

— Рассказывай.

И я подробно рассказал, как и где нашёл Иону, и что Трифон оказался изменником, Иудой, как удалось найти похищенное и добраться с Ионой до Боровска, где вручили настоятелю навершие и ризу.

— Где же Иона?

— Остался в Боровске, сослался на дела, сказал, что доберётся сам.

Настоятель задумался, потом поднявшись, поблагодарил. Я поклонился и вышел.

Меня не оставляла надежда, что отцы церкви обо мне теперь забудут, желательно — надолго, и не скажут невзначай о моей персоне князю Овчине-Телепнёву.

Я зажил прежней жизнью, но в душе поселилась тревога, маленький такой червячок сомнения. Не станет ли меня теперь шантажировать настоятель, решая свои проблемы? А с другой стороны — раз смогла меня найти церковь, при желании может найти и кто-либо другой, тот же московский князь. И чего ему неймётся? Я ведь исчез из его жизни, не напоминая абсолютно ничем. Рот всегда держал на замке. Или он опасался, что, попади я к палачу, расскажу на дыбе всё, что знаю? Пытки выдержат немногие, только фанаты веры, убеждений. А может быть, мне стоит самому пробраться к князю и прирезать его? Причём втихую, без свидетелей? Тогда и концы в воду, искать будет некому. Душа противилась. Одно дело — убить врага в бою, защищая свою жизнь, другое — убийство исподтишка. Нет, я не мог пасть столь низко.

В голове промелькнула одна мыслишка. Надо её обмозговать в тишине. И чем больше я об этом думал, тем больше убеждал себя, что стоит попробовать.

А вспомнил я вот о чём. Ещё будучи на службе у князя, исполняя его задание на Муромской дороге, я проник в сон князя и предотвратил отравление ядом его и его семьи. Не попробовать ли мне снова проникнуть в сон и внушить ему мысль, что искать меня не надо? Так и порешил.

Я лёг спать в своём кабинете, сказав жене, что надо обдумать дела. Прилёг на мягкую софу и даже слегка придремал. Около полуночи решил, что пора действовать. Закрыл глаза и в полудрёме вызвал в памяти образ князя. Долго не получалось — образ в памяти потускнел, что ли?

Затем из туманного облака возник княжеский лик. Я сосредоточился, с помощью телепатии или как уж там это состояние называется, попытался проникнуть в мысли или сон князя.

Медленно выплыло из грёз милое женское лицо, на голове кика, богато расшитая жемчугом, золотые височные кольца. Видение охватывает женщину всю, целиком. На ней красный сарафан, из-под которого выглядывают носки алых сафьяновых сапожек. И главное — обстановка вокруг неё. До меня начинает доходить, что это всё — убранство Кремля, а женщина — супруга государя. Ни фига себе видения у князя! Это он мечтает, или всё происходит наяву? Вот мужские руки, унизанные перстнями, начинают раздевать государыню.

Нет! Я вздрогнул, пришёл в себя. В такой амурный сон не полезу, мне там делать нечего. Видно, не зря слушок ходил… лучше займусь княжескими мыслями и видениями в другое время.

Но не зря, ох не зря разыскивал меня князь, пытаясь навеки заткнуть мне рот. Весь следующий день меня так и подмывало рассказать Елене, что удалось увидеть. Лишь усилием воли я запретил себе это. То, что известно женщине, вскоре будет известно всем. А это верный путь на плаху — если не по велению князя, так по воле государя.

На другую ночь я повторил попытку, на сей раз более удачно. Княжеский сон был умиротворяющим — луг, цветы, ручеёк весело блестит под солнцем. Пора вмешиваться.

Я занял всё видение князя и почувствовал, что он вздрогнул.

— Узнаёшь ли меня, княже? Я — бывший твой дружинник, на которого ты прогневался за подозрение облыжное. Не виновен я перед тобой ни в чём, разве только жизнь твою спас. И теперь ты жизнью своей со мной навеки, до смерти связан. Я умру — и ты погибнешь, меня схватят — и тебе не жить. Понял ли меня, княже?

Я убрался из княжеского сна. Не стоит перебарщивать. Лучше через некоторое время повторить сеанс, твёрдо вбив в голову князю, что искать меня не надо.

Уснул я далеко за полночь, утомлённый, но довольный содеянным.

А через несколько недель в церкви священник Питирим вновь отвёл меня в сторонку и попросил посетить настоятеля монастыря отца Савву.

«Что опять случилось? — думал я, подъезжая к монастырю. — Неужели снова какая-то кража, или монах исчез? Пошлю их всех подальше, так недолго и в кабалу попасть».

К моему удивлению, игумен встретил меня приветливо, усадил в кресло, а не на скамью поодаль.

— Как поживаешь, Георгий?

— Твоими молитвами, отец Савва.

— Ну-ну, не всё так уж и плохо. Прибыл Иона из Боровска позавчера. Очень хорошо о тебе отзывался — мол, не сребролюбив, милостив — никого не покалечил и жизни не лишил, а дело свершил. Как истый православный. Мера зрелости и серьёзности человека определяется делами, а не словами и намерениями. О твоём поступке даже сам предстоятель знает.