Он целый день ползал по тропе и по сцене, проверяя все нитки — хорошо ли распадаются апельсины на части, легко ли растворяются ворота замка Креонты, прямо ли стоят пальмы в пустыне?

Своих кукол мы должны были проверить сами.

Представление

В тот вечер толпа зрителей так напирала на нашу дверь, что весь балаганчик дрожал, а дверная занавеска лопнула. Мариано не поспевал получать деньги за вход.

Когда я услышал топот и смех толпы и, приложив глаз к дырочке в занавеске, увидел, как зрители рассаживаются на скамьях, у меня душа ушла в пятки. Руки дрожали, во рту пересохло. Ни за что я не смогу вывести Труффальдина на сцену и говорить за него перед таким множеством людей!

Но гости синьора Гоцци не приходили. Он сидел один в пустом ряду кресел перед сценой. Ему это наскучило, и он пришел к нам за занавеску. Он стоял возле тропы, утирая платком пот, струившийся со лба. Позади него на тропе висели куклы: король в золотой короне и в красном плаще, Тарталья на тонких голубых ножках, Панталоне с острой бородкой, и, почти прикасаясь к локтю синьора Гоцци, висели еще две куклы, прикрытые мешком…

Вдруг синьор Гоцци раздвинул занавеску и улыбаясь шагнул вперед. И тотчас отступил обратно, досадливо махнув рукой. В креслах появились два гостя — это были два щеголя в кружевах, с завитыми локонами. Они пересмеивались и переглядывались, приложив лорнеты к глазам. Как видно, не этих гостей ждал синьор Гоцци.

Паскуале окликнул меня.

Он сидел на тропе, свесив ноги, и старался не стучать зубами.

— Эх, девчонки, слюни распустили!

Пьетро запустил в меня апельсиновой коркой и удрал. Я бросился за ним, чтобы дать ему взбучку, и… замер на полдороге. Пробегая, Пьетро задел моего Труффальдина, и носатая голова Труффальдина откачнулась в сторону, совсем отдельно от туловища!

Ах, еще утром я видел, что колечко, соединяющее голову с туловищем, разогнулось. Я тогда же взял щипцы, чтобы зажать проволоку покрепче, но в эту минуту Пьетро и Лиза вышли на площадь зазывать народ, и я побежал за ними. Разве я могу вывести Труффальдина на сцену, если его голова качается на нитках, как маятник, ничем не скрепленная с туловищем! Я побежал за щипцами.

— Готово! — крикнул Мариано. — На тропу!

Щипцы куда-то провалились… Меня бросило в жар… Я схватил Труффальдина и зубами изо всех сил стиснул проволочное колечко. Голова стала на место. Труффальдин будто усмехнулся, откачнувшись к стене.

Тут скрипка заиграла знакомый веселый марш. Я влез на тропу. Когда играет музыка, ничего не страшно. Держа наготове кукол, мы с Паскуале невольно подпевали скрипке. Марш кончился, Пьетро потянул веревку занавеса, — толпа зашумела и засмеялась. Ее дыхание заколебало огни свечей. Я видел перед собой только освещенный пол сцены, маленькое кресло, в котором сидел больной Тарталья, и стоявшего возле него короля в бумажной короне.

Молчаливая жена Мариано дергала короля за спинную нитку, заставив его поднять ручки к деревянному лицу. Казалось, король рыдает.

— О сын мой Тарталья! О сын мой! Ты умрешь, и старость моя пройдет безутешная! — басил Мариано.

— Пусти, чорт! — Пьетро толкнул меня локтем и вывел на сцену Панталоне в черном бархатном плаще. Король жаловался, Панталоне его утешал и придумывал, как бы рассмешить Тарталью.

— Созовем народ на празднество! — сказал король, и они оба медленно ушли за кулисы, топая деревянными ножками. А Тарталья остался в кресле, грустно повесив головку.

Я сбросил мешок, покрывавший двух кукол. Тяжело дыша, Паскуале поставил их за кулисы, и мы взяли ваги. Зрители знали, что сейчас выйдут министр Леандр и красавица Клариче и станут сговариваться, как бы им погубить Тарталью.

Но Паскуале, бледный, закусив губу, вывел на сцену толстого, краснорожего аббата в лиловых чулках, а я вытащил ему навстречу длинную, худую старуху с черными сережками, как две капли воды похожую на Барбару.

Они стали ссориться. Аббат требовал, чтобы Барбара подала ему на обед вареного осетра, жареную индюшку и сладкий пирог с яблоками. А Барбара уверяла его, что он не дал ей денег на расходы. Без денег она приготовила ему на обед только жареного паука, вареный крысиный хвост и двух мух под блошиным соусом.

Говор пошел по балагану, потом — смех, потом — хохот. Зрители узнали аббата Молинари и его сварливую кухарку. Скупость аббата была известна всем в городе.

Паскуале старался говорить тягучим голосом, как аббат, а я говорил глухо, как из бочки, подражая Барбаре. Аббат размахивал ручками.

— Ты меня грабишь, ты меня разоряешь, ты сведешь меня в могилу, проклятая старуха! — кричал он. — Пускай черти в аду припекут тебя за твое мотовство!

— Это вас припекут черти! — голосила Барбара. — Вы людей морите голодом, а сами обжираетесь, как боров!

— Вот, именно, боров! — громко сказал кто-то в балагане и тотчас же раздались крики: — Ишь, какой жирный! Угости его пауком, Барбара! Это известный скряга! Ай да кукольники!

Аббат и Барбара принялись драться и наскакивать друг на друга. Хохот стал громче.

Вдруг маленький Тарталья, похожий на Паскуале, поднял светлую головку и сказал:

— Вот дураки! Труффальдин, прогони их ко всем чертям!

Тут на сцену выскочил Труффальдин с дубинкой в руках и отщелкал аббата и Барбару по головам. Отмахиваясь от его ударов и громко ревя, они проковыляли за кулисы.

Уже Барбара и аббат висели на гвоздиках за тропой. Уже Труффальдин ходил на руках, чтобы рассмешить Тарталью. Уже Лиза выводила на сцену фею Моргану, — зрители еще шумели и кричали так, что со сцены не было слышно ни слова.

Мариано опустил занавес.

Еле дыша, я слез с тропы. Усталый Паскуале утирал пот с лица. Синьор Гоцци подошел к нам, весело смеясь.

— Молодцы мальчики! Вот так и нужно развлекать зрителей нежданными шутками! Что же вы не радуетесь, Мариано? Завтра вся Венеция придет в ваш балаган смотреть на разоблаченного скрягу — аббата Молинари!

— А если меня заберет полиция за насмешки над его преподобием? — Мариано толкнул ногой ящик с куклами, отшвырнул в сторону молоток и, обернувшись к нам, сказал: — Посмейте только, чертенята, вывести этих кукол еще раз — я вам шеи сверну!

— Какие глупости! Никто вас не тронет, Мариано! — крикнул