– Ты что, правда, как эта, веришь в подземных монстров? Да крысы это по трубам шуршат…

– Я не собираюсь проверять это на себе… – Серёга упирался, он был сильнее. Мышка норовил ухватить за больную руку, как будто знал, и всё тараторил свое: «Идём, идём!»

Это было ненормально. Серёга сперва не понял, что именно, просто ощущение какой-то неправильности всего происходящего. За спиной девчонки колотили в дверь, Мышка не обращал на них внимания, будто так и надо, и потихоньку утаскивал Серёгу дальше в коридор, туда, где темно, туда, куда минуту назад ломился этот…

– Да ты что?! – Серёга рявкнул, вырвал больную руку. Боль врезалась в плечо, и здоровая левая среагировала моментально. Дёрнулась как будто сама, врезалась в Мышкину скулу. Мышка охнул, не размениваясь на споры, дал сдачи, Серёга закрылся (даром, что ли, столько лет на тренировки ходил!), и дальше всё пошло по накатанной. Уклонялся, бил, уклонялся, бил. Спроси зачем-почему – получишь в челюсть. Поединок может прервать только тренер или победа. Где-то на задворках головы шевелилась мысль, что это всё неправильно. И ещё краем уха он слышал это шуршание.

– С ума сошли! – Настя светила на дверь, но повернулась на возню и увидела драку.

– Прекратите! – она дёрнула рукой с телефоном и заметила, как что-то блеснуло в темноте. Высоко, на уровне труб под потолком. Настя подняла телефон и завопила.

На неё обернулась Ленка, Серёга на секунду отвлёкся, получил от Мышки, но это было уже не важно. За спиной шуршало оглушительно, будто кого-то волокут, нельзя было не обернуться, и он обернулся.

Оно заслоняло собой весь коридор, весь проём, как будто даже поглощало весь свет, поэтому его заметили так поздно. Оно было огромным, скребло по потолку и стенам. Глаза отказывались распознавать человеческий силуэт, слишком здоровый, слишком кривой, неправильный. Огромная сгорбленная фигура приближалась из темноты, скребя спиной по потолку. Спиной, башка торчала немного вниз и вперёд, как у скаковых лошадей, которые стремятся к финишу. Старая побелка, шурша, осыпалась мукой на уродливую, как будто помятую голову, изрытую шишками и впадинами, на тёмно-серую неживую кожу. Это надвигалось, раскинув огромные руки с узловатыми, но толстыми пальцами, скребя по стенам с оглушительным шуршанием, будто волокут что-то тяжёлое.

В нос шибануло поˊтом и металлом. Это дёрнуло широкими ноздрями, как будто само принюхивается. Тяж`лые веки дрогнули – моргнуло. Рот, до ужаса похожий на человеческий, дёрнулся в сторону. Как будто оно ухмыляется.

В уши врезался длинный вопль, Настя даже не вздрогнула, так и стояла, примёрзнув ногами к полу, не в силах оторвать луч от этого, не в силах бежать. Кто кричал? Ленка? Серёга? Мышка или она сама? Какая разница! Она слышала только шуршание осыпающейся побелки, этот жуткий звук, перекрикивающий все на свете крики. И крыс! Крысы, которых не было слышно минуту назад, будто проснулись, запищали, завозились на трубах, зашуршали маленькими коготками. Это приближалось. На двух ногах, как люди, а всё равно в нём не было человеческого. Как будто огромная уродливая кукла, сделанная плохим мастером.

– Бежим… – Серёга это прошептал – голос кончился. Попятился назад, в стену, в тупик, туда, откуда бежать некуда. Они в ловушке!

Настя заколотила ногами в дверь, а ноги, будто чужие, еле поднимались. Дверь, хлипенькая, гнилая, вдруг стала прочной, непреодолимой, будто из железа. Пальцы разжались, не в силах удержать телефон. Он выскользнул, оглушительно шмякнулся на пол. Это вздрогнуло и глянуло прямо на Настю.

Где-то далеко на полу, за трубами, маленький телефон освещал потолок. Лучик еле теплился, а Настя всё равно видела слишком много. Это было совсем рядом. В косом свете от упавшего телефона было видно его морду, немного походящую на человеческое лицо. Тяжёлые веки, огромные, будто надутые, они почти полностью закрывали малюсенькие поросячьи глазки. В них, как в огромных лужах, блестели, мелькали, суетились белые человеческие силуэты, будто выжженные, вытравленные на фотографиях. Много. Десятки, сотни, но близорукая Настя видела их все. Она даже слышала их голоса, крики, крики, они доносились со всех сторон, тоненькие, комариные, но такие отчётливые в этом тихом подвале.

Крысы запищали-завозились, с труб посыпались ошмётки краски. Настя ударила в дверь, слабо, безжизненно, как будто силы выкачали разом. Никто из ребят больше не кричал, только оглушительно шуршало, приближаясь, это. Из-за него здесь крысы. Понимание навалилось сразу и всем весом, как будто в голове отдёрнули шторку: откуда столько крыс и что они здесь едят.

В прошлой жизни соседка жаловалась на обнаглевшую мышь: «Сижу, чай пью. А эта – прямо на стол лезет. Сядет напротив и ждёт, что ей останется». И крысы ждут.

Они оглушительно пищали. Запах пота и железа подступал к горлу тошнотой.

Тёмное мелькнуло перед лицом. Рука, высотой, в Настин рост. Где-то на периферии очков в воздух взметнулись ноги. Мышка! Он завопил высоко, он завизжал, но это не перекрикивало возбуждённого писка голодных крыс.

– Бегите же! – Серёга подтолкнул Ленку к двери, Настя не успела подхватить, и Ленка растянулась на полу.

Вскочила, саданула в дверь. Серёга схватил Мышку за ноги, кажется, тянул на себя… Настя видела только дверь и это перетягивание Мышки, всё остальное – только пятна, пятна… Пятно побольше рвануло на себя мелкое, и новый вопль залил подвал, забегал эхом по стенам, оглушая и отрезвляя.

…Он ещё стоял в ушах, когда большое пятно, чавкнув, вцепилось зубами в маленькое. Крысы под потолком запищали громче, засуетились, предвкушая ужин. Настя опять ударила в дверь, и та поддалась неожиданно легко. С размаху Настя вывалилась на что-то мягкое, взвыла, отпрянула назад, сзади подтолкнула Ленка, и Настя уже без препятствий взлетела вверх по лестнице, туда, где улица, где свет… За спиной топали Серёга с Ленкой, впереди откуда-то возникла Ванина спина.

Глава XII

Люся

Леон любил свою работу. Кто-то из сотрудников, желая польстить, однажды сказал ему: «Ты делаешь миллионы детей счастливыми, просто сидя на проходной». Ну не так уж это и просто! Из того сотрудника Маленький потом вытряс кучу фантиков и две коробки из-под торта. Да, Леон делал детей счастливыми. Они вот не знают, а чтобы на столе были конфеты, надо целыми днями ловить на фабрике несунов, воров по-нынешнему, и это работа Леона.

Несли страшно, как будто на дворе голод и блокада. Несли в носках, тапочках, накладных животах. Одного Леон несколько лет держал за толстяка, пока не вспорол его поролоновое брюхо, набитое тортами и пирожными. Вот куда ему столько! Он выл, как будто и правда режут, вопил, что