По-прежнему крепко обнимая ее за плечи одной рукой, я протягиваю другую к газовой конфорке и выключаю газ. Затем веду Верити в гостиную, к дивану: мягкому лежбищу, купленному для удобства, а не ради внешнего вида.

– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я.

Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом:

– Ты довольно странная – давать дивану имя…

– А теперь скажи: что случилось?

Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет:

– О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего…

Я легонько толкаю ее в бок:

– Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше.

Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает.

– Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня!

Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача.

Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди.

Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски.

От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.

Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство.

Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой».

Сейчас, когда я сижу тут, поглаживая Верити по спине, и шепчу ей, что все будет хорошо, – я понимаю, что мы уже давно не та самая четверка. За годы, прошедшие с того вечера, Гарри открыл собственную практику, я наладила свой бизнес, и мы вместе купили дом. Верити начала ездить в Лондон на работу стилиста, Джереми стал заниматься компьютерной анимацией, и они арендовали совместное жилье. Мы свели почти ежевечерние общие посиделки вчетвером в пабе к сбору раз в месяц для воскресного барбекю. Правда, мы с Верити, как и прежде, при первой возможности старались увидеться за бокалом вина и обсудить последние сплетни. Но даже это со временем почти сошло на нет – я просто была постоянно занята работой, и за исключением ссоры, свидетельницей которой стала на днях, не знала, что у Верити и Джереми имеются проблемы. Подруга тоже об этом не упоминала.

– Он прав, конечно, все нехорошо уже давно, – говорит Верити. Ее слезы утихают, голос стал спокойнее. – Мы просто перестали смеяться вместе, как раньше.

Мое сердце екает от чувства вины. Я ничего не замечала.

– И как долго это продолжается?

– Ох, не знаю, – пожимает она плечами. – Может, полгода. Сперва я думала, что это разовый случай, но вскоре поняла, что больше не возбуждаюсь при его виде. А иногда замечала, что он смотрит куда-то в пространство, пока я говорю. С выражением почти скуки на лице.

Я внезапно вспоминаю один вечер в ресторане – мы с Гарри устроились в моей любимой кабинке, перед нами бутылка белого вина и тарелки со спагетти, и… нам нечего сказать друг другу. Казалось, вместе с нами за столом сидит само молчание. Я пару раз пыталась завязать беседу, спрашивала Гарри, как прошел его день, но он отвечал односложными фразами. Я отчетливо понимала, что Бобби смотрит на нас и, должно быть, думает: сваха – и вдруг в неудачных отношениях; но Гарри и не хотел никуда выбираться в тот вечер и очень ясно давал это понять. В конце концов я вытащила телефон, чтобы Бобби решил, будто у меня просто возникла неотложная работа. «О, вот и приехали… – пробормотал Гарри, как только увидел, что я тянусь к сумке. – Самое время для “Инстаграма”… Опять».

Я продолжаю гладить Верити по спине, радуясь, что она сидит, свесив голову, и потому не видит моих глаз, вероятно, блестящих – совсем чуть-чуть – от слез.

– Это ужасное чувство, Верити, но ты же знаешь, что ты не скучная, – говорю я. – Меняются отношения, меняются люди, и иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Но похоже, это и к лучшему. Ты не можешь цепляться за то, чего больше нет.

Она разевает рот. Снова закрывает его. Ее взгляд мечется по сторонам, а затем останавливается на моем лице.

– Кэйт…

– Да?

– Где мое шампанское?

Я приношу бокал, она встряхивает головой и начинает пить жадными глотками. Веселые пузырьки никак не сочетаются с ее заплаканным лицом.

– Думаю, больше всего меня беспокоит мысль, что я могу потерять его как друга, – бормочет она. – Я люблю с ним разговаривать. Однажды утром я прочитала что-то в газете и подумала: «Боже, я должна рассказать это Джереми!» Но его не было рядом. Он уехал к своему брату… И я почувствовала себя так одиноко…

Верити снова начинает плакать. Я вспоминаю, как сильно мне всегда хочется рассказать Гарри о том, как прошел мой день. Потому что так развиваются отношения: сперва пробегает искра, потом танцы с поцелуями, затем волнующий секс, а дальше это просто твой близкий человек. Что случается, когда это проходит? Или они находят другого близкого человека? Я хочу помочь лучшей подруге, исцелить ее раны словами, успокаивающими, как бальзам, но не знаю ответа.