Вот, папа, гастрит у тебя бушует, как же ты докатился… Мне всё говорил, ешь суп, больше свежих овощей, хорошо жуй, а сам?.. Что ты, собственно, нажил, кроме гастрита?

В Таганроге Горенов мог питаться чем угодно, желудок работал как часы. Часы тоже работали как часы… В Петербурге пищеварение испортилось сразу. Врачи сказали, от слишком кислой воды. Лена тогда его чуть ли не спасла. Надя не успевала, не могла или не хотела готовить диетическое, хотя кухарила хорошо. Дочь же с малых лет научилась и полюбила кормить папу. Это было что-то большее, чем банальные женские навыки. Талант? Пожалуй. Дар заботы.

Георгий сел за стол и начал есть овсянку, запивая её какао. Когда дети вырастают, родители, если им повезло, если они многое сделали правильно, оказываются в детстве. Ненадолго, на считанные мгновения, но как это здорово, овсянка с какао.

Лена сидела рядом, уставившись в телефон. Он чувствовал, что жить при ней сейчас нужно как-то по-особенному, набело. Жевать, будто успешный человек. Уминать, словно подлинная личность.

– Очень вкусно, – сказал Горенов, забыв предварительно проглотить кашу.

– Не разговаривай, пожалуйста, с набитым ртом, – серьёзно ответила Лена, не отрываясь от экрана.

Георгий стыдливо затих. Кто бы мог подумать, что с годами это всё обернётся против него.

– Не пишет? – не выдержал отец и спросил с игривой улыбкой.

– Нет, – ответила дочь спокойно. – Ну его, я считаю.

Она отложила телефон и внимательно посмотрела на Горенова. Тот совершенно не ожидал, что его шуточная реплика приведёт к серьезной реакции. Вообще говоря, ему не очень нравилось это противное ощущение, словно дочь заметно старше него. Тем не менее оно было лучше того, что внушала ему Надежда, будто любая женщина «взрослее» любого мужчины.

«Все бабы – одна банда», – сказал как-то капитан судна, на котором служил Георгий. Тогда это ещё походило на шутку, нарочито неудачную, настолько беспомощно несмешную, что ей оказалось выгоднее стать правдой. Впоследствии Горенов часто вспоминал эту фразу, принимая её уже скорее не за чужое мнение, а едва ли не за собственное житейское наблюдение.

Цели и задачи женщин, их представления о счастье от века сходны, и на этом основании они априорно согласны друг с другом. Разумеется, есть исключения. Бывает конкуренция, зависть и ненависть – эти умеют ненавидеть, как сильному полу и не снилось! – но в целом они действуют слаженно, коалицией. У мужчин же каждый сам за себя. И каждый по-своему не прав. Чего бы он ни хотел – много денег, спортивную машину, огромный дом, построить бизнес, полететь в космос, сделать изобретение, написать роман, погрузиться на дно Марианской впадины, совершить кругосветное путешествие, всё это, очевидно, вторично по сравнению с великой женской миссией продолжения человеческого рода. Особенно хорошо это понимают те дамы, которые зимой, в ущерб красоте, решаются надевать страшноватые комбинезоны.

Так или иначе, в споре о важности целей мужчины обречены на поражение. Они движимы идеями, и у каждого она своя. У женщин же идея общая, одна на всех, причём не ими придуманная, а традиция и вера всегда сильнее мысли. Потому цена не имеет значения, они неудержимы. Оттого для дам так важны салоны красоты, фитнес, йога и тому подобное. Без этих процедур их невозможно было бы различать. Две вещи – внешность и хобби, временное малозначительное увлечение, – лежат в фундаменте женской индивидуальности. Тогда как мужская зиждется на знаниях, комплексах, сомнениях, заблуждениях, навыках, желаниях… Это довольно сложная микстура. И «сложная» в данном случае вовсе не значит, что она хоть чем-то лучше.

Многие находили взгляды Горенова едва ли не сексистскими, но в его гендерной доктрине не было и нотки пренебрежения. Напротив, он являлся убеждённым женообожателем. В каждой своей пассии он любил ещё и эту согласованность действий, порядок, верность общему замыслу. Наряду с внешней грацией ценил несгибаемую стройность мировоззрения. Особое значение имело и то, что подобные пристрастия не требовали от него верности каждой конкретной женщине.

Грядущий визит Бориса обретал дополнительное значение: пусть Лена посмотрит на других писателей и тогда, может, поймёт, каков её отец… Гастрит – не самое страшное!.. Противная, низкая мысль. Будто в сопли вляпался рукой. Тем не менее надо сделать так, чтобы гость не просто забрал деньги в дверях, а прошёл, посидел за столом… Ах да, Мишин день рождения. Вот и повод. Водку покупать ни к чему, дома она имелась в изобилии. Горенов почти никогда не выпивал в одиночестве, а приходили к нему в основном женщины, которые предпочитали другие напитки. Кроме того, стало как-то модно не пить.

Телефонный звонок возник плавно, словно пиратский корабль из тумана. В жизни с джентльменами удачи Георгий никогда не сталкивался, они казались ему таким же мифом, как судороги, но, с другой стороны, у Горенова на руках сейчас было слишком много сокровищ – его книга, его размышления, его проблемы… Писательство – редкое ремесло, в котором проблемы могут оказаться ценным ресурсом и пойти в дело. Неужели Борису это до сих пор невдомёк?

– Сом, ответь ей уже, так ведь и будет трезвонить, – Лена раздражённо положила телефон перед отцом.

Говорить с Надеждой совершенно не хотелось, но дочь сняла трубку.

– Сама ответь.

– Не валяй дурака, она тебе звонит. Вдруг что-то случилось.

«Какие все взрослые!» – подумал он и нехотя приложил аппарат к уху.

– Алё.

– Наконец-то! Боже мой, ты всё-таки приучил её называть тебя рыбным именем? – хихикнула Надя.

– Я не приучал, – Горенов вздохнул, стараясь сохранять спокойствие, – но, ты знаешь, Мой-компас-земной, мне нравится такое обращение.

Он с трудом переносил иронию, но это ничто в сравнении с тем, как Надежда ненавидела, когда Георгий называл её так. Шлягер Пахмутовой и Добронравова она воспринимала чрезвычайно болезненно. Для неё песня была не про разлуку. Уж чего она, жена моряка, могла не знать о расставании?!.. Дело в том, что там шли через запятую: Надежда – компас, Удача – награда, и только «Песни довольно одной»… Все в данной композиции намекало на измену, на то, что она не единственная, а одна из многих…

Не нравилась ей и сладенькая форма собственного имени «Надюша». Муж с таким внимание относился к тому, как его называют, что и жена переняла эту своеобразную навязчивую идею. «Лучше бы чему другому научилась», – думал он.

«Надежда» звучало монументально и величественно, даже судьбоносно. С тех пор как они уехали из Таганрога, она не соглашалась довольствоваться меньшим. Важная черта характера: к Гореновой не прилипали никакие прозвища, не подходили и общие ласковые слова. Называть её «зайкой», «котёнком», «милой», даже «любимой» не хотелось. Все эти обращения