Я смотрела на него с восхищением.

– Кстати, как тебя зовут? – спросил он.

Я нахмурила брови.

– Наоми.

– Нет. Как тебя будут звать? – серьезно повторил он. – Просто придумай любое имя. Ты можешь быть кем угодно.

Я улыбнулась. До меня дошло. Выбор был безграничным.

– Клэр… нет, лучше Джулия. Ой! Нет! – Я взволнованно присела на колени. Я не могла угнаться за собственным воображением. Это было так здорово. – Я хочу поменять мое имя на Эллиот Кид! Так будет классно!

– Отлично, – сказал он и улыбнулся.

Его улыбка казалась искренней и честной. В ней не сквозило ни капли притворства. Я заслужила эту улыбку, и я была готова на все, чтобы заслужить еще одну такую же от Лахлана Холстеда.

Он говорил со мной долгие часы. Пока не взошло солнце. Пока мои глаза не стали закрываться сами собой. И я поняла, что мне пора домой. Той ночью Лахлан Холстед пробудил меня, втянул мой разум в совершенно новый мир. Я была слишком мала, чтобы понять: в возрасте десяти лет я по собственной воле отдала свое сердце Лахлану Холстеду.

– Ты поспала?

Я смотрю на Мэри.

– Да, немного.

Она стоит, наклонив голову, на ее лице появляется сочувствие, и я могу сказать, что она знает, что я лгу.

Мы уже рядом с дверью доктора Ратледж, когда перед Мэри останавливается какая-то медсестра и отводит ее в сторону. Я уже видела эту медсестру. Она того же возраста, что и Мэри, но у нее постоянно хмурый взгляд, и она носит темную одежду в тон ее строгому, мрачному облику. Прищурившись, я наблюдаю за быстрым движением ее губ. Я могу только разобрать лишь обрывочные фразы, но вижу, как она произносит слова «предлагает» и «групповая терапия».

Внезапно мне становится трудно дышать.

Групповая терапия.

Только не это. Никогда и ни за что. Я, скорее, предпочту лоботомию, чем стану сидеть в кругу посторонних людей и говорить о своих проблемах.

Мэри оглядывается на меня через плечо. Я знаю: не жди ничего хорошего, когда ваша медсестра, которая в своем уме, выглядит не слишком радостно. Мне хочется бежать от одного только этого взгляда. Строгая медсестра уходит, оставляя меня и Мэри в неловком молчании.

– Смена планов, – объявляет Мэри.

– Что вы имеете в виду?

Она мягко берет меня за локти, и мы разворачиваемся назад.

– Доктор Ратледж хочет, чтобы ты попробовала групповую терапию.

Я останавливаюсь и смотрю ей в лицо.

– Я не хочу этого делать.

Она дергает меня за руку.

– Почему нет?

– Я просто… просто не хочу.

– Групповая терапия очень эффективна, – говорит она.

– Может быть, для кого-то другого, но не для меня.

Мэри не отвечает.

– Я видела, как вы посмотрели на меня, когда медсестра сказала вам! Вам эта идея тоже не нравится!

– А ты попробуй. Тебе ведь нечего терять.

Перевожу: у тебя практически не осталось вариантов. Если твое состояние не начнет улучшаться, тебе больше ничего не остается.

Я ставлю одну ногу перед другой. Ощущение такое, будто я иду навстречу собственной кончине.

– Как долго это длится? – спрашиваю я.

– Всего час.

Мы приходим в комнату номер 62. Это просторное помещение, где проводится большинство сеансов групповой терапии. Синие пластиковые стулья в центре комнаты. Они стоят уютным кружком, словно мы в детском саду готовимся слушать сказку.

Я стою в дверях и наблюдаю. Одна девушка уставилась в ковер и что-то шепчет себе под нос. Рядом с ней женщина средних лет. Я видела ее несколько раз за обедом или в комнате отдыха. Я называю ее Притворной Мамашей. Она почти каждый день одета в красную шелковую пижаму, поверх которой накинута шуба. Она всегда накрашена и благоухает сиренью. На руках она качает пластикового голыша, взад-вперед, взад-вперед. Она перестает качать ребенка и поет ему колыбельную, как будто тот плачет.

Она точно сумасшедшая.

И, очевидно, я на всех парах лечу в том же направлении, потому что ее присутствие меня утешает. В моих глазах она просто заботливая мать. Если закрыть глаза и забыть, что я в психушке. И тогда Притворная Мамаша – настоящая мать, у которой есть настоящий ребенок.

По другую сторону от нее худенькая девушка по имени Эмбер. Наша местная анорексичка. Сидит и с обидой смотрит на всех остальных.

Я уже готова повернуться и уйти прочь. Но Мэри хватает меня за плечи и тихим голосом говорит:

– Все будет хорошо.

– Мне бы вашу уверенность, – слабо говорю я.

Она ободряюще сжимает мне плечи.

– Все будет хорошо. Я заберу тебя через час.

Мэри явно не собирается уходить, пока я не сяду. Я вхожу в комнату. Такое ощущение, что все пялятся на меня. Тут у каждого проблем выше крыши, но, клянусь, они перешептываются между собой:

– Ты ее видишь? Сразу видно, что у нее крыша в пути. Сидеть ей здесь до конца ее дней.

Я выбираю стул ближе к двери. Если все пойдет наперекосяк, я всегда могу дать деру. Но этот стул рядом с Эмбер. Ее губы кривятся от отвращения.

Ты лучше посмотри на себя, тощая сука.

Я скрещиваю на груди руки. Мои ноги дергаются вверх-вниз. Я жду, когда мои кишки успокоятся, но чем дольше я сижу, тем нервозность сильнее.

В комнату входят другие пациенты клиники. Вскоре все стулья заняты.

Затем входят мужчина-врач и две медсестры. Они тихо переговариваются возле двери. Я внимательно смотрю на них, и меня так и подмывает крикнуть: «Давайте поскорее покончим с этим делом!»

Я прикусываю губу.

Врач прочищает горло, и в комнате становится тихо. Представившись (его зовут доктор Купер), он моментально погружается в этот спектакль групповой терапии и его преимущества.

Он говорит, что это безопасное место. Оно дает нам возможность открыться и выпустить пар. Я с сомнением смотрю на него. Он продолжает говорить, и тогда я начинаю слышать другой голос.

Сначала он далекий, но постепенно звучит все ближе и ближе, пока не раздается рядом со мной.

– Ты мерзкая сука, – слышу я.

Кожа тотчас покрывается мурашками. Пальцы впиваются в синий пластиковый стул, на котором я сижу. Глаза испуганно обводят комнату. Неужели они слышали отца Ланы? Увидели его позади меня?

Но все со скукой смотрят на доктора Купера. Поэтому я стараюсь следовать их примеру, в надежде на то, что сумею отвлечься. Мой взгляд прикован к губам доктора. Он говорит о когнитивном поведении… по крайней мере, мне так кажется.