Я ни разу не обернулась. Я не хочу смотреть через плечо и видеть смятые простыни. Я не хочу, чтобы все это было в моей голове. Поэтому я киваю и слушаю глубокий тембр его голоса. Такой уверенный. Такой спокойный. Каждое слово похоже на ласку – нежное заверение, что со мной все в порядке.

Прежде чем тьма окончательно затягивает меня, я слышу, как он шепчет:

– Десять лет назад ты была храброй. Десять лет назад ты брала то, что хотела. Десять лет назад мы с тобой…

Десять лет назад

Сегодня мой отец ругался из-за фейерверка.

Когда мы ужинали, он стукнул рукой по столу и рявкнул:

– Этот чертов мальчишка Холстед пускал ракеты, бенгальские огни, фейерверки, и бог знает что еще, до четырех утра! Эх, зря я не вызвал полицию!

Эти огни были прекрасны. Но я бы никогда не сказала это вслух. Я целый час тихо сидела и смотрела, как мой отец кипятится, и лишь потом набралась смелости и попросила разрешения выйти из-за стола.

Я пошла в свою комнату, выключила свет и уставилась в окно. Я пыталась лучше рассмотреть дом наших соседей. Которых по идее должна была ненавидеть.

Холстеды переехали в дом по соседству четыре года назад. И в течение последних четырех лет мой отец разглагольствовал о них при первом удобном случае.

– Чертова семейка эти Холстеды. А ведь я мог купить землю, на которой стоит их дом…

И так далее в том же духе. Это всегда начиналось как ворчание, но с каждой минутой голос отца становился все громче, все сильнее. Глаза метали громы и молнии.

Я пугалась, не понимая его ненависти. Лично мне соседи казались нормальными. Я лишь раз видела мистера Холстеда, и то, спрятавшись за няню, когда та разговаривала с ним и их садовником. Мистер Холстед был крупный мужчина, ростом едва ли не до неба. Он носил шляпу, которая закрывала его голову, но я видела его глаза.

Они были добрыми. Он улыбнулся мне. Сказал, что я могу называть его Джереми. Я слишком нервничала, чтобы ответить.

Тогда же я впервые увидела Лахлана. Прямо за отцовской спиной он играл с друзьями в домике на дереве. Они дурачились. Лазили по ветвям, качались на них. Я со смесью зависти и страха наблюдала за тем, как Лахлан идет по крепкому суку.

Я знала, что должна следовать правилам. Знала, что не должна любить Холстедов, потому что их не любил мой отец. Но у меня это плохо получалось.

В прошлом году, четвертого июля, Холстеды устроили фейерверк. Его треск разбудил меня. Напугал. Но когда я подбежала к окну и увидела красивые краски и яркие огни, я не смогла стереть с лица улыбку. Хотя наши дома разделяло большое поле, клянусь, я слышала веселые крики, доносившиеся из дома соседей.

На следующий день я рассказала маме, что видела фейерверк. Она кивнула мне и перевернула страницу журнала.

– Я рада, Наоми.

– Вот если бы мой день рожденья был четвертого июля, – вздохнула я. – Тогда этот фейерверк был бы и для меня. Это был бы День Наоми. Национальный праздник.

Моя честность удостоилась ее косого взгляда. Мать поджала накрашенные губы.

– Не говори глупостей. Твой день рожденья – это твой день рожденья.

Я поняла: она была права. Мой день рождения 19 июля.

Никакой не национальный праздник. Не День Наоми.

Просто мой день рождения. Мой девятый день рождения обошелся без фейерверков.

Но десять лет – это уже что-то! Вместо подарков и праздничного торта со свечами единственное, чего мне хотелось, – это ярких огоньков в темном небе. Хотелось увидеть, как они озаряют его, как все вокруг становится ярким и сверкающим. Хотелось услышать больше веселых криков, сделать вид, будто все они предназначаются мне.

Сегодня вечером мне хотелось быть такой же яркой и шумной, как те фейерверки. Быть живой. Сделать что-то такое, о чем я думала последние несколько месяцев.

Я ждала, когда родители лягут спать, чтобы улизнуть из моей комнаты. Ожидание казалось пыткой. Я не ложилась спать и каждые пять минут смотрела на часы. Когда, наконец, нужный момент настал, я тихо открыла дверь и на цыпочках спустилась вниз. По моим венам струился адреналин. А также испуг. Но волнение перевесило страхи. Мои руки дрожали от предвкушения.

Закрыв за собой дверь патио, я побежала по гравийной дорожке к сараю и быстро вывела из стойла свою лошадь. Румор был красивым, уравновешенным арабским скакуном с блестящей каштановой шерсткой. Мы с ним прекрасно понимали друг друга.

Я погладила его шею и поболтала с ним.

– Сегодня вечером нас ждет приключение, – сказала я. Конь навострил уши. Я улыбнулась. – Это недалеко. Хочу съездить до того домика на дереве, которым никто больше не пользуется. Ведь кто-то должен пользоваться им, верно? – спросила я.

Мы остановились рядом со сломанным пнем. Встав на него, как на подножку, я быстро вскочила в седло.

Я окинула взглядом ночной пейзаж и вздохнула. Казалось, кроме меня, на всем свете никого нет. Мир принадлежал мне, и только мне. Я могла поехать куда угодно. Темное небо с россыпью звезд было моей картой.

Я чувствовала себя искательницей приключений.

Искательницей острых ощущений.

На секунду забыв о волнении, я сосредоточилась на том, чтобы как можно тише отъехать от нашего дома. И лишь удалившись на приличное расстояние, поддала пятками в бока скакуна. В следующий миг мы уже летели.

Это было нечто! Волосы выбились из моей косы и застилали мне глаза, но я только смеялась. Копыта Румора стучали на холодной земле. Ба-да-бум. Ба-да-бум. Ба-да-бум. Их стук ласкал мне слух.

Свобода!

В считаные мгновения я оказалась на участке Холстедов. Их дом выглядел точь-в-точь как наш. Огромный до невозможности. В него можно было вместить целую деревню.

Я едва взглянула на дом.

Я легко перепрыгнула через забор, но, вместо того чтобы поскакать напрямую через безупречно убранный двор, выбрала окольный путь. И все время мои глаза были прикованы к домику на дереве. Когда до дерева оставалось несколько шагов, я остановила лошадь и, выскользнув из седла на землю, намотала поводья на крепкий сук. Прежде чем пойти дальше, я огляделась, хотела убедиться, что путь свободен. Огни в доме были выключены, кроме телевизора в комнате на втором этаже. Я ненадолго замешкалась, но потом поняла, что меня никто не заметил.

Торопливо пройдя по влажной траве, я остановилась перед большим дубом и посмотрела на деревянные доски, прибитые к стволу дерева. Ничто не могло отнять счастья, которое я испытывала в тот момент. Я здесь. Я на самом деле здесь, стою перед домиком на дереве.

– Что ты здесь делаешь?

С моих губ сорвалось нечто среднее между сдавленным вздохом и сипением. Я обернулась и прижалась спиной к дереву. Сердце грохотало в груди. Я увидела Лахлана.