– Ты кого это так поминаешь, Савко? – отвлечённый от собственных, тоже довольно не радужных дум, поинтересовался Перебор.

– Да, так о своём, о «блаженском», – не стал уточнять причину своего негодования Саван, но вновь не сдержался, ругнулся. – Ох, и скотина!

– Да что ты ругаешься почём зря?! – участливо положил руку на плечо своего спутника, богатырь. – Теперь ты, как и я, государев человек, только в чине военного советника, потому выражаться нам не к лицу. Ты же слышал, что наш умный князь сказал.

– Да, князь далеко не дурак, согласен, – согласился с наблюдением Перебора, Савко. – Но, как это ни прискорбно, самодур тот ещё.

– С чего это ты взял?

– А скажи мне, пожалуйста, стал бы нормальный человек, другого живого человека на кол водружать, аки хоругвь какую-нибудь, только за то, что он к знакомым дамам на чашку крепкого брусничного чая заглянул?

– Думаю, нет, – прикинув, ответил Перебор, хотя вопрос относился больше к разряду иронично-риторических. – Но ведь он тебя и так не «наколол». Вот ты живой и невредимый, идёшь вместе со мною на битву. Это же честь!

– Да? Честь, говоришь? – опять язвительно проворчал «блаженный». – А почему тогда князь бояр своих и сынков их отъевшихся, и оттого с жиру бесящихся, этой чести не удостоил? А меня? Нет, ты глянь какая у меня конституция телосложения! При нормальной медкомиссии, уже за один дефицит массы тела негодным даже к строевой службе, я уже молчу про боевую службу на передовой, признали бы.

– Всё равно зазря ты так князя хаешь. Не положено всё-таки.

– Ха, зазря! Ха-ха, не положено! – криво усмехнулся Савко словам собеседника. – Это потому я не на колу сейчас, что кой-какие связи имею среди столичной знати, да и побаивается он меня, как официально признанного попами «блаженного», несмотря на то, что на людях всегда со мной такой грозный. Я-то вижу. А если бы на моём месте оказался простой дурачинка, без роду, без племени, а главное без «подвязок», то князь бы и тебя не послушал, на полную катушку бы мне, то есть тому ему, впаял – чтобы и чужие, и остальные боялись. Так что Славный Малый Перебор запомни: у нашей власти снисхождения можно сыскать только блаженным со связями. Да, и, естественно, горным троллям, оркам и гоблинам, из числа «добровольно сложивших оружие», которым помилование положено, несмотря на то, сколько они до этого витязей с дружинниками, замучили и загубили в своих горных вертепах.

– Ох, и крамольные речи молвишь, Саван, – огляделся Перебор с некоторой озабоченностью по сторонам, нет ли рядом лишних длинных ушей (я сейчас не ослиные уши имею в виду). – Не ровен час, донесут князю, что язык у тебя без костей.

– Да не боись. Я же «блаженный». Скажу, что в эпилептическом припадке был, – «успокоил» его Савко, но сам, кажется, только набирал обороты. – Вон в Евландии любой холоп может нести всяческую лабуду, лапшу на уши вешать и ничего ему за это не будет, потому как у них «охломонократия». Вот у них, да, у них там крамола, так всем крамолам крамола. А у нас, так, ерунда. Бирюльки бирюлёвские.

– Будем считать, что я ничего не слышал, – продолжая уводить Савко от греха подальше, прошипел ему в ухо Перебор. – Лучше помолчи!

– Да не шипи ты в ухо, аки змеюка гремучая, – не внял совету Савко, продолжил пугать Перебора своими откровениями. – Вот ты хоть раз на болото шуметь ходил? Нет! Зато на манеже, такие как ты, только тупо– и бритоголовые «соколы» устраивают цирковые представления, хоть стой, хоть падай.

– Да заткнись уже! – схватил за локоть тщедушного оратора Перебор. – А то ты у меня сейчас не в припадке, а в конвульсиях забьёшься.

– Давай здоровяк, выбей дух из моего бренного тела! – не испугался и на этот раз уже весьма явной угрозы, Савко. – Всё равно мы с тобой уже не жильцы!

Тут в тёмной подворотне кто-то внезапно громко чихнул, заставив замолчать обоих собеседников.

Смуглый Савко-«блаженный», осознав, что в порыве псевдореволюционного красноречия, наговорил много лишнего и вовсе ненужного, побледнел от страха так, что при рассеянном лунном свете стал смахивать на ожившего покойничка. Перебор же, который мог пройти по делу только как свидетель, спокойно спросил, вглядываясь в темноту:

– Это кто тут свои бациллы разбрызгивает? Выходь по одному!

Ответом ему была напряжённая тишина.

Тогда богатырь, недолго думая, отпустил локоть бледнолицего спутника и запустил руку во мглу подворотни. Нащупав там чьё-то тонкое горло с большим и острым кадыком, он вытянул за это самое горло его обладателя целиком на призрачный лунный свет и… оцепенел. Перед ними пристал во всей своей, прямо скажем, сомнительной красе старший дьяк официального протокола Архистрах Плутархович. В том, что последний послан за ними шнырём-лазутчиком, по приказу великого князя, Перебор даже нисколечко не сомневался.

– Вот, Савко, погляди, кто к нам в гости пожаловал, точнее, в соглядотаи пожалован, – поставил богатырь пред испуганными очами «блаженного», не менее перепуганного дьяка. – Я не удивлюсь, если этот уважаемый скорописец все твои бредовые речи ещё и законспектировать успел.

На Савко было грустно смотреть. С дьяком Архистрахом, как и с шутом Сарканей, у него тоже отношения были, мягко выражаясь, напряжёнными. С первого дня знакомства, они как-то сразу не понравились друг другу и вели между собой если не «холодную», то точно довольно «прохладную» войну (кстати, если кому-нибудь интересно, то ставлю того в известность, что это именно дьяк, подсказал вызвавшему его к князю палачу, что на княжеской кухне «какой-то неестественный шум и гам», хотя он точно знал, кто был организатором того «неестественного» шума, и какие последствия могла повлечь за собой поимка этого организатора). Поэтому Савко и не нашёл чего сказать, но как это бывало уже не раз, нашёл что сказать дьяку Перебор:

– Как вам не стыдно! Пожилой человек, а шпионите за нами как мальчишка-плохишка! Выслужиться захотели?

Несмотря на то, что богатырская рука всё ещё сдавливала горло княжеского летописного скорописца, оно всё же издало несколько сдавленных булькающих звуков в своё оправдание.

– Вы, вы не так меня поняли! – просипел Архистрах. – Я не от князя… я… я сам по себе.

Догадавшись, что ещё немного и дьяк вообще не сможет ничего и никогда уже сказать, Перебор ослабил хватку; подумав немного, и вовсе убрал руку прочь от Архистраха. Получив нормальный доступ к кислороду, дьяк отдышался и объяснил, почему он здесь оказался.

– Прошу прощения, если поставил вас в неловкое положение, но я не мог остаться безучастным к тому, чему стал свидетелем в княжеских палатах, – подавив волнение, начал «петь» Архистрах. – Я услышал вашу историю жизни, точнее рождения дорогой товарищ Перебор Славный Малый. И мне кажется, я знаю, кем был тот богатырь, который останавливался на постой у вашей матушки, после чего, собственно, она и стала вашей матушкой. Единственное, что меня смущает, так это некоторое временное несоответствие, так как единственного богатыря, которого великий князь отправлял на восток с секретным заданием, он отправлял не девятнадцать-двадцать лет назад, а несколько позднее, а если быть совершенно точным, то семнадцать лет назад. Опять же, единственное объяснение, которое приходит мне в голову, это то, что вы сокрыли свой истинный возраст, чтобы пойти на войну, невзирая на возрастные ограничения. Я потому и не стал говорить об этом при князе, чтобы не раскрывать вашего маленького возрастного секрета. Ведь патриотизм, как и любовь, и первому и второму все возрасты покорны, и ваше рвение в этом деле весьма похвально.