«Трубочист» допил вино, накинул на плечи грязный плащ и вышел, пошатываясь.

С минуту все молчали. Потом Ренард поднялся и подошел к стойке.

— Бутылку алкмаарского, — бросил трактирщику серебряную монету. — Покрепче.

— А за него кто заплатит? — трактирщик покосился на дверь.

— Всевышний.

Ренард вернулся к столу и наполнил кружки до краев — себе и Джастину.

— Пей, больше алкмаарского вина не будет. А я его так любил! Ммм… Букет отменный и послевкусие… — рука следопыта дрогнула.

Служанка вновь вернулась, принесла буханку румяного душистого, еще горячего хлеба и подмигнула юному рыцарю.

— Я, пожалуй, загляну в кладовую, посмотрю, что можно взять с собой… договорюсь… — пробормотал Джастин, не отрывая взгляда от темной юбки, что так аппетитно топорщилась на пухлых ягодицах.

— Валяй, — буркнул Ренард и протянул мальчишке зеленый треугольный камень на цепочке.

— Что это?

— Амулет от дурной болезни. А то Цесарее придется тратить свою магию на твои совсем не героические болячки.

Джастин залился краской — до закатного багрянца.

— Иди, иди, — несильно пихнул его в плечо Ренард. — Помирать всегда легче, когда знаешь, что такое очень быстрый трах на мешках с мукой.

Джастин покраснел еще больше, хотя это казалось невозможным.

— А что… камень точно поможет? — пробормотал он.

— Конечно! Я отдал за него пять золотых. Да ты не волнуйся, если не поможет, я с жулика, что мне его всучил, шкуру спущу.

* * *

Служанка отвела Джастина не в кладовую на мешки, а в маленькую комнатенку под крышей — практически всю занятую старой кроватью с пухлой периной. В момент любовных игр кровать скрипела на все голоса, а из перины белым, почти магическим облачком поднимался нежный гагачий пух, который привозят торговцы с северного побережья материка, что лежит за островом Гигантов.

Все кончилось быстро, быстрее, чем хотелось Джастину. На прощание ему был дарован поцелуй, да еще пару глотков выдержанного сладкого вина из темной бутыли, которую служанка стащила из хозяйского погреба и к которой время от времени прикладывалась сама, но и для кавалеров не жалела.

В крошечной комнатенке Джастин не сумел облачиться снова в доспехи, надел лишь штаны да кожаную куртку, сгреб железо в подаренный щедрой возлюбленной мешок, и, перекинув свой громыхающий груз через плечо, спустился на первый этаж по шаткой лестнице. Хозяин вручил ему еще один мешок — с припасами, и выпроводил на улицу.

Ночь давно наступила, две луны висели над шпилем донжона, заливая все вокруг серебряным светом. Говорят, в такой час объятия возлюбленной самые сладкие, а зачатые дети радуют своих родителей всегда и во всем.

Вот только Джастина наверняка зачали совсем в другой момент.

Угнездив мешок с громыхающим железом на плече, юный рыцарь потащился в казарму. Грядущий поход его не вдохновлял. Мечтал Джастин о какой-нибудь большой битве, где сойдутся имперские рыцари с легионами проклятых, и он, Джастин, лично прорвется сквозь ряды одержимых и берсерков, чтобы пронзить мечом самого Великого герцога Преисподней. В мечтах Джастин видел себя восседающим на крылатом коне, совсем позабыв, что он — всего лишь новоиспеченный рыцарь, а не паладин Империи, как его старший брат Дайред.

Подойдя к казарме и остановившись, так что грохот железа в мешке больше не заглушал других звуков на сотню шагов в округе, Джастин услышал стук костяшек пальцев по корпусу лютни и приятный голос Эмери, который выводил:

Смерть здесь повсюду, в воздухе, в воде,

Клубится черный прах, горят леса и села,

В губительном и черном мастерстве

Богиня жизни стала невеселой…

Громкий удар костяшек. Жалобное «ох» корпуса лютни.

Голос Эмери смолк.

— Как-то не очень, — раздался голос рыцаря Гоара. Гоар успел побывать в настоящем сражении, был ранен и в только что созданном отряде считался бывалым бойцом. — Насколько я знаю, она стала безмясой и злобной.

— По рифме должно быть невеселой, ничего другого не придумать, — отозвался Эмери.

Джастин поднял мешок, но тут ветхая ткань лопнула, и все железо с грохотом раскатилось у дверей казармы.

Дверь распахнулась, в проеме, обведенный красноватым контуром от света сальной свечи, возник Гоар.

— Кто здесь? — взревел рыцарь, поднимая меч, чтобы разить.

— Я, Джастин… — Мальчишка прикрылся от удара первым, что попалось под руку. Попался понож.

— Нашел… — завопил Эмери за спиной Гоара.

— Что нашел? — не понял тот, но, спрашивая, не обернулся и не опустил меча. Бывалый.

— Вот, слушай…

В губительном и черном колдовстве

Жизнь сделалась уделом невеселым… —

продекламировал Эмери нараспев.

Гоар фыркнул и, наконец, опустил меч. Даже немного посторонился, открывая будущему товарищу доступ в казарму.

— Совсем невеселым, — согласился Джастин, затаскивая внутрь разрозненные части амуниции и мешок с припасами.

Семья Джастина обеднела еще в предыдущем поколении, отец служил императору, да ничего не выслужил, как ушел бедняком в казарму, так и вернулся без гроша домой, но не в замок, который теперь принадлежал новому сеньору, а в крошечный домишко, что прикорнул на краю леса. И только грубо намалеванный на деревянной доске герб говорил о том, что обитатели этой лачуги знатны и прослеживают свой род аж до двенадцатого колена. Жена не принесла в дом приданого, зато родила мужу двенадцать детей, шестеро из них умерли в младенчестве, а седьмую, Цесарею, забрали монахи, обнаружив у девочки магический дар. Благодарственный пергамент отец вставил в рамку из коры и засохших дубовых листьев, да прибил сию рамку над очагом — малое утешение за утрату дитяти. Оставшиеся пятеро, едва подросли, принялись работать в поле. Собранного едва хватало, чтобы прокормиться. И все же семья Джастина была счастливее крестьянских — с них, эсквайров, не брали десятину монахи, и на содержание армии они не вносили налог, оплачивая сию подать кровью. Скудный урожай помогал продержаться до весны. Мальчишек, как только они подросли, отец определил к монаху в ближайший замок учиться грамоте. Владеть сыновей мечом и копьем старый рыцарь натаскивал сам.

Первым из дома, разумеется, уехал старший сын. Спустя год Дайред прислал письмо — первое и единственное — с рассказом о сладкой жизни в столице. Брат писал, что уже произведен в рыцари, и просил прислать фамильные доспехи. Отец сам вскарабкался на старую клячу, погрузил на мула украшенную гербом кирасу и прочие стальные штуковины числом аж сорок две, щит и меч, и повез старшему сыну в столицу.