— Я не знаю, какой взять, — признался младший.

— Вот этот, — категорично решил Дайред, вынимая из стойки крайний клинок. — Он тебе по руке. Не слишком тяжел, магии в нем почти на сто ударов. Зря не транжирь. А то в самый ответственный момент останешься беззащитным.

Клинок был великолепный. Джастин чуть не расплакался, принимая от старшего брата подарок.

— Это, правда, мне?..

Только теперь он сообразил, что два углубления в стойке пустовали. Скорее всего, это мечи шестерых товарищей брата — тех, что умерли вместе с ним, но не воскресли. А, может статься, Дайред и не умирал — только ранен был тяжело, и священник вылечил его своей магией?

Джастин не стал выяснять.

Перекусить дома у Дайреда было практически нечем: пара сухарей, немного сушеных яблочных долек, да вино на дне одной из бутылок — ровно столько, чтобы пригубить.

— А теперь на конюшню — за скакуном! — все тем же радостно-бодрым тоном объявил Дайред. — У меня есть на примете один.

— Крылатый? — брякнул Джастин.

— Братишка, ну ты совсем обнаглел. Нет, конечно, самый обыкновенный. Крылатые только у паладинов.

Джастин шел рядом с братом по улице и свысока поглядывал на встречных — особенно на простых лучников и стрелков. Ну и сквайров одаривал надменным взглядом. Несколько раз заметил, что женщины ему улыбаются. Молодые женщины. Хорошенькие. Одна даже высунулась из золоченой кареты до пояса и махнула платком. Или это она Дайреду махнула? Потому как паладин поклонился в ответ.

Наверное, эти красотки все же улыбались Дайреду.

Джастин вздохнул, но ничуть не обиделся. В самом деле, смешно надеяться на внимание женщин, шагая рядом с паладином Империи.

Возле конюшни стояли два человека. Один — в полных доспехах, сверкающих так, что больно было смотреть (шлем рыцарь держал на сгибе локтя), второй — в кожаной куртке, что надевают под кирасу, в грязных растоптанных сапогах. Волосы у этого второго росли лишь на одной половине головы, а лицо практически все было стянуто на сторону безобразным шрамом свежего ожога. Но что это паладин, Джастин понял сразу — по осанке, да еще по рукояти меча, вернее, по алому сиянию, что пульсировало вокруг огромного рубина.

— Привет, Альберт! — почти небрежно бросил старший брат.

Но в этой небрежности было одновременно и уважение, и почти преклонение.

Изувеченный Альберт поднял руку в ответ, слегка кивнул и что-то сказал своему собеседнику в сверкающих латах.

Рыцарь в полном вооружении неуклюже повернулся и глянул на пришедших.

— Я заберу Весельчака для брата, — сказал Дайред. — Скакун все равно не подходит для превращения.

— Бери, — все так же скупо кивнул Альберт.

— Идем, — шепнул Дайред и торопливо впихнул брата внутрь, будто опасался, что Альберт передумает.

Два парня крестьянского вида трамбовали здоровенными бревнами земляной пол конюшни. Третий, в грязных лохмотьях, босой, на тачке вывозил навоз. Джастин огляделся, не в силах понять, что здесь не так — вроде бы все, как в обычной конюшне: запах навоза, конского пота, похрапывание и фырканье коней. Потом сообразил — денники. Они слишком просторны для обычных коней. В такой сразу трех скакунов можно поставить — а тут этакая ширь для одной животины. Из ближайшего высунулась горбоносая конская голова со сверкающими фиолетовыми очами. Конь дернул тонкими ноздрями, всхрапнул. Джастин услышал рассерженное хлопанье крыльев.

— Тихо, тихо, Смельчак! — Дайред похлопал коня по горбатой хищной морде.

Тот издал странный звук, похожий на кошачье урчание, только раз в десять более громкое, и присмирел.

Братья подошли к деннику напротив. Он был так же широк, как и прочие, но скакун, что стоял в нем, был самый обычный — не крылатый летун паладина, а гнедой жеребец с пышной, неровно подстриженной гривой и еще более нелепо остриженным хвостом.

— Это Весельчак. Это Джастин, — сказал Дайред, и опять же похлопал коня по морде.

— Нравится?

— Очень, — с восторгом воскликнул Джастин.

— Да я не тебя спрашиваю!

Джастин смутился, а конь заржал, будто понял шутку.

— Нравится, — кивнул паладин и протянул брату кубик желтоватого сахара.

Странный кубик, он немного светился и менялся цвет, то розовея, то становясь почти белым.

— Дай ему.

И положил кубик на раскрытую ладонь брату.

Джастин протянул коню магический дар. Весельчак снял с ладони теплыми губами розовый сахар. Хрупнул и глянул на Джастина почти с умилением — так старый пес глядит на хозяина, принесшего ему сахарную косточку.

— Он теперь твой, вот узда, оголовье, седло. Сам седлай, — Дайред похлопал брата по плечу. — Но запомни: в крылатого Весельчак никогда не переродится. Уже пробовали — не проходит. Порченный он. Но аллюр хороший. По земле любого крылатого обгонит.

Джастин так нервничал, что дважды пришлось перетягивать подпругу — один раз затянул слишком слабо, другой — перетянул.

Наконец конь был оседлан.

— Жетон тот канцелярский у тебя с собой? — спросил вдруг Дайред.

— Ты же сказал — выброси, — напомнил младший.

— Пошутил я…

— А! — Джастин вытащил из кармана кусок кожи с номером. — Вот… не успел выкинуть…

Дайред прибил жетон гвоздем к столбу денника.

— Ну, вперед, рыцарь, на подвиги! — весело крикнул брату и хлопнул Весельчака по крупу.

Весельчак обиженно всхрапнул и попытался цапнуть Дайреда за руку, но не преуспел.

Джастин сам вывел коня из конюшни.

— Да хранит тебя Всевышний! — напутствовал брат.

— А мы разве… а ты… — Джастин растерялся.

Он был уверен, что с Дайредом они отправятся в знаменитую таверну Фергала «Летающий конь», где собирались паладины Империи. И Джастин вместе со всеми, с покалеченным Альбертом и его товарищем, наверняка знаменитыми героями битвы, будет пировать до утра и слушать их удивительные рассказы о сражениях с проклятыми.

— У меня дела. — Дайред повернулся к Джастину спиной и направился к Альберту.

— Отцу напиши! — крикнул Джастин в спину брату.

— Обязательно, — ответил тот, не оборачиваясь.

* * *

Больше они с Дайредом не виделись.

На другое утро Джастин вместе с Эмери покинул столицу и отправился в Леонидию.

Приключений хватало — в первый же день вместе отбились от шайки оборванцев — Эмери убил одного, Джастин оглушил второго, остальные удрали. Трудна была дорога, но отнюдь не скучна. Эмери распевал печальные песни и рассказывал, что готов к героической смерти, ибо злосердная Амелия отвергла его любовь. Кто такая Амелия, из его рассказов было трудно понять. То она была женой сеньора, то юной дочерью того же самого сеньора, то монахиней, то служанкой у старой и злобной богачки, унаследовавшей, в конце концов, огромное состояние. И волосы у нее то и дело меняли цвет — из золотых становились черными, потом делались каштановыми с огненным отливом. На четвертый день пути, когда Амелия превратилась в молодую вдову, прекрасную, но при этом совершенно седую, Эмери приободрился, еще через два дня сделался весел, остроумен, говорлив, так что в Леонидию он прибыл в наилучшем расположении духа, тем более что по дороге двум рыцарям удалось пришибить какого-то полудохлого ящера. Эмери утверждал, что это настоящий дракон нежити — мерзкая ползучая виверна, отравляющая все ядовитым дыханием, но Джастин подозревал, что это просто болотный страж — безобидная и вовсе не ядовитая большая ящерица, опасная лишь тем, что прикосновение к ее коже вызывает ожоги.