По деревьям скользнул луч автомобильных фар, и ему пришлось сделать пару шагов в глубь леса. Это был спортивный «мерседес». Машина Маркуса Шиллера. «Мерседес» остановился рядом с «гольфом». Шиллер опустил стекло и с виноватым видом развел руки. Из своего укрытия за деревьями он прекрасно видел, как Ханна вылезла из «гольфа», захлопнула за собой дверцу, подошла с сердитым видом к «мерседесу» и села на пассажирское место.

Его время пришло.

10.20, суббота 20 марта. Клиника Марияхильф, Хаймфельд, Гамбург

Лучи яркого весеннего солнца, проникая сквозь жалюзи, делили больничную палату на светлые и темные полосы. Сын подошел к окну и поднял шторы, позволив безжалостному солнцу светить прямо в лицо беззащитной матери.

— Ведь так будет лучше, мутти, не правда ли? — сказал он, вернулся к больной и, прежде чем сесть, придвинул стул ближе к кровати. Затем он наклонился вперед, приняв привычную позу, демонстрирующую любовь и преданность.

Сын положил ладонь на лоб матери, и этот жест, казавшийся со стороны проявлением нежной заботы, преследовал на самом деле злобные цели. Он надавил на лоб матери и сдвинул ладонь к линии волос так, что выцветшие старые глаза широко открылись, впитав в себя все солнечное сияние дня.

— Прошлым вечером я снова отправился поиграть, мутти. На этот раз двое. Я перерезал им глотки. Вначале — ему. Она умоляла меня сохранить ей жизнь. Умоляла и умоляла. Это было так смешно, мутти. Она непрерывно повторяла: «О нет, о нет…» Но я вонзил в нее нож. Тоже в горло. Затем я повернул нож, и она заткнулась.

Он негромко рассмеялся, снял руку со лба и провел кончиками пальцев по впалой щеке матери и вдоль тощей морщинистой шеи. Затем он повернул голову матери набок, задумчиво на нее посмотрел и, выпрямившись, откинулся на спинку стула.

— Помнишь, мамуля, как ты наказывала меня? В то время, когда я был маленьким мальчиком? Ты помнишь, как в качестве наказания ты заставляла меня снова и снова наизусть рассказывать одни и те же истории? А если я ошибался хотя бы в одном слове, ты колотила меня своей тростью. Той, которую привезла из Баварии. Ты обожала совершать там пешие прогулки. Помнишь, как ты испугалась, когда от твоих безжалостных побоев я потерял сознание? Ты постоянно внушала мне, что я грешник. Никчемный грешник — называла ты меня. Ты это помнишь?

Сын сделал паузу, словно ждал ответа, на который мать была не способна, а затем продолжил:

— И ты все время заставляла меня повторять вслух эти истории. Я потратил так много времени, чтобы выучить их наизусть. Я перечитывал их снова и снова. Перечитывал до тех пор, пока буквы и слова не начинали путаться в моих глазах. Я делал это, чтобы быть уверенным в том, что ничего не забыл и расставил все слова по нужным местам. Но я всегда ошибался. Хоть раз, да ошибался, давая тебе возможность меня бить. — Он тяжело вздохнул, взглянул на солнечный день за окном, перевел взгляд на старую женщину и произнес: — Скоро, очень скоро наступит час, когда ты снова будешь вместе со мной, мамочка. — Он поднялся со стула, склонился, поцеловал ее в лоб и закончил: — Да, кстати, я сохранил твою трость, мамочка…

9.15, воскресенье 21 марта. Национальный парк Харбургер-Берге к югу от Гамбурга

Мария прибыла на место преступления незадолго до появления там Фабеля. Это была скорее не парковка, а простая, расчищенная от подлеска поляна, служившая, по мнению Фабеля, двум целям. Днем с этого места начинали свой путь любители пеших прогулок, а по вечерам здесь тайком встречались парочки. Поставив «БМВ» рядом с бело-зеленым полицейским автомобилем, он вылез из машины. Было ясное, немного ветреное весеннее утро, и окружавшие поляну деревья, казалось, полной грудью впитывали легкий ветерок, наслаждаясь пением птиц.

— In the midst of life… — сказал он по-английски Марии и широким жестом обвел деревья.

Слова босса привели Марию в явное замешательство.

— «В середине жизни мы находим смерть»… — перевел, завершив фразу, Фабель и спросил: — Где они?

— Там. — Мария показала на небольшой разрыв между деревьями. — Это живописная тропа… излюбленный маршрут поклонников пеших прогулок. Тропа идет через лес, но метрах в трехстах отсюда есть небольшая поляна со столом для пикников. Это крайняя точка, до которой можно добраться на машине.

Фабель обратил внимание на то, что половина парковки — та, где находился выход на тропу, — была окружена широкой лентой.

— Может быть, пойдем? — сказал Фабель, жестом пригласив Марию показывать путь.

Когда они шли по неровной влажной тропе, Фабель обратил внимание на то, что технические эксперты кладут на землю через неравные интервалы защитную пленку.

— Отпечатки шин, — сказала Мария в ответ на вопросительный взгляд Фабеля, — и следы, которые нужно бы проверить.

Фабель остановился, внимательно оглядел тропу, по которой они только что прошли, и спросил:

— Любители горных велосипедов?

— Мотоцикл, — ответила Мария. — Вполне возможно, что не имеет к убийству никакого отношения. Так же как и следы ног.

Они продолжили путь. Фабель взглянул на стоявшие по обе стороны от тропы деревья. Чем дальше от тропы, тем темнее становился лес, а пространство между деревьями все сильнее начинало походить на зеленую, недоступную для света дня пещеру. Он вспомнил интервью, которое недавно слышал по радио. «Лесная тьма при свете дня» — метафора, напоминающая нам об опасности. Опасности, ни на миг не оставляющей нас в нашей повседневной жизни. Тропа сделала поворот, и они вдруг очутились на небольшой поляне, где уже трудились дюжина полицейских и несколько технических экспертов. Все их внимание было сосредоточено на стоявшем чуть в стороне от главной тропы столе для пикников и расположенных вдоль него деревянных скамьях. У одного из торцов стола в сидячем положении находились два трупа — мужской и женский. Покойники взирали на Фабеля равнодушным, ничего не выражающим взглядом. Они сидели почти рядом, вытянув руки так, будто хотели прикоснуться друг к другу. Так, собственно, и было. Их мертвые пальцы соприкасались, но за руки они не держались. Между ними находился аккуратно развернутый и даже слегка приглаженный носовой платок. В причине смерти сомневаться не приходилось, — на горле обоих трупов зияли широкие и глубокие раны. Мужчине было где-то под сорок. Его темные волосы были довольно коротко подстрижены, видимо, для того чтобы скрыть зарождающийся на макушке просвет. Рот трупа был широко открыт и выглядел страшным черно-красным провалом. В последние секунды жизни этого человека из раны в горле в его рот хлынула кровь. Фабель подошел ближе, чтобы взглянуть на одежду покойника. Для него это был один из самых неприятных моментов в расследовании. Смерть всегда устанавливает собственные порядки, словно отказываясь признавать пошлую изысканность, которой мы так любим приукрасить нашу жизнь. Светло-серый костюм и бежевые кожаные туфли были явно очень дорогими, указывая на статус, вкус и высокое положение их владельца. Теперь дорогой костюм превратился в мятое, с пятнами грязи и кровью тряпье. Рубашка под раной на горле была сплошь покрыта коркой запекшейся крови. Одна из туфель валялась в полуметре от тела. Нога трупа была обращена в сторону соскочившей туфли так, словно хотела вернуть собственность. Серый шелковый носок соскользнул со ступни, обнажив бледную пятку.