Прочитав незамысловатые стишки, Митч с новым интересом принимается разглядывать елочные украшения. Вот старинные выдувные игрушки из тонкого, как бумага, стекла. Вот расписанные вручную Санта-Клаусы с ватными бородами. Но не на них задерживает взгляд Митч, не эти безделушки заставляют сжиматься его сердце, а самодельные. Они прекрасны – бумажные звезды со сгустками блесток, с отпечатками перемазанных клеем пальцев, кривоватые гирлянды, вырезанные из фольги детскими ножницами. Кое-где на широких еловых лапах даже висят украшения с детскими фотографиями. Веснушчатые мальчишки с щербатыми улыбками. И девочки – сошедшие на землю ангелы с нимбами набекрень, отряхивающие песок с ободранных коленок.

Митч пристально вглядывается в каждое лицо – может, и она здесь? Может, трудилась над яслями из папье-маше для него и улыбнулась, когда учитель воскресной школы щелкнул «полароидом»? Было, не было? Не вспомнить.

– Нашел свое украшение? – раздается за спиной голос Купера.

Митч только качает головой.

– Оно самое красивое, – замечает Купер. – По крайней мере, я так думаю.

– Оно самодельное?

– Да. – В голосе Купера улыбка. – Посмотрим, найдешь ты его или нет? Оно с мою ладонь. И сверкает.

Не слишком подробное описание, но что-то брезжит на краю памяти. Да, точно, он держал его в руке, подарок, от которого, помнится, в груди все сжалось. Митч внимательно изучает елку, терпеливо переводя взгляд с одного украшения на другое, разыскивая свое. То самое, что может хоть на шаг приблизить его к ней.

Митч точно знает, каким оно не может быть. Он медленно обходит елку, ведет рукой по кончикам колючих веток. Олени из ершиков для труб? Нет. Изысканный русский антиквариат? Определенно не то. Разочарование нарастает. И вдруг глаз примечает радужное сияние, как раз над головой. Митч тянется к этому тихому мерцанию, снимает с ветки.

– Правильно, – тихо говорит Купер. – Я знал, что ты найдешь.

Украшение почти невесомое, воздушное. Снежинка. Вырезанная из серебряной бумаги, вся в сверкающих как хрусталь блестках. Какого кропотливого труда, должно быть, стоило вырезать каждый кончик, и еще больших усилий, чтобы потом аккуратно покрыть их, все до единого, сияющим, переливчатым клеем с блестками.

Митч крутит снежинку в руках. Несколько блесток срываются и, кружась, словно снег, тихо падают на пол.

– Господи, я ее испорчу! – Митч сам удивляется внезапному страху.

– Не испортишь. – Купер стоит рядом. – Эта вещица всякое повидала на своем веку, но и много любви. Жила у тебя больше двадцати лет.

– Двадцать лет? Так долго?

– Она теперь уже взрослая женщина.

Крутится снежинка на серебряной нитке в руках у Митча, крутятся мысли у него в голове. Двадцать лет? Она повзрослела без него. Сколько времени потеряно даром… А что, если?.. Он умоляюще смотрит на Купера:

– Она придет? На Рождество? Придет?

Купер отводит глаза, рассматривает елку.

– Не знаю, Митч. Может быть.

– Она меня навещает?

К черту осторожность! Он должен знать. Может, она приходит каждую неделю и он изводит ее своими расспросами? Может, всему виной его дурацкая память?

– Я что, забыл ее?

– Нет, ты не забыл ее. – Первый вопрос Купер игнорирует. – Ты кое-что иногда путаешь, но уверяю тебя: своей дочери ты не забывал. Ни на один день.

– А можно мне позвонить ей? – Надежда буквально приподнимает Митча над полом. – Может, я позвоню, позову ее и она придет?

Купер задумывается. Митч возбужденно переминается с ноги на ногу, но Купер успокаивающим жестом кладет руку ему на плечо:

– Знаешь, напиши-ка ей письмо. Иногда бывает легче выразить наши чувства на бумаге.

– Но… – Митч разочарован.

– Я тебе помогу, – ободряюще улыбается Купер. – Ты будешь диктовать, а я писать. У меня прекрасный почерк. Даже прочитать можно.

Митч вздыхает:

– А мой нельзя прочитать?

– Вообще-то, нет.

– А что мне ей сказать?

– Ну, сообразишь что-нибудь.

Втихую прихватив снежинку, Митч шагает за Купером в зал. Здесь уже не так тесно, как раньше: большинство местных обитателей отправились вздремнуть после обеда. А вот Митч совсем не устал, он едва сдерживается, чтобы не перейти на трусцу. У него появилась цель. Неотложное дело. Отличная мысль – письмо. Как это ему раньше не пришло в голову?

– Устраивайся поудобнее, – Купер указывает на стол у окна. – Я схожу за бумагой и ручкой. Чаю хочешь?

На этот раз Митч не раздумывает.

– Кофе, – твердо говорит он. – Без молока.

Купер усмехается. Это была ловушка.

– Ну конечно. Я сейчас.

Кресла вокруг стола мягкие, плюшевые, но Митчу не сидится. Он расхаживает по залу, заглядывая в окна. За стеклами валит снег. Давно уже. Все белое. Митча вдруг охватывает удивительное желание выскочить на улицу, упасть в снег и любоваться снежными звездами, танцующими вверху. Лежать бы так, глядя в небо, и пусть сумеречный свет укутает его, как одеялом.

Жаль, нельзя. Они и без того считают его малость не в себе, а так решат, что он окончательно с катушек слетел. Еще запрут в комнате или того хуже – напялят смирительную рубашку, которая почему-то так и стоит у него перед глазами. Вот отчего так? Что такое смирительная рубашка, он прекрасно знает, а лица собственной дочери вспомнить не может. Жизнь жестокая штука.

Но и прекрасная.

В чем, в чем, а в этом Митч уверен, потому что вот оно, доказательство, у него в руке. Несмотря на смутное ощущение вины, которое охватывает его всякий раз, когда он думает о прошлом, Митч уверен: он не всегда ошибался. Он в своей жизни совершил и что-то хорошее. А иначе разве получил бы такой подарок? Он смотрит на снежинку, сделанную с таким старанием, и нисколько не сомневается, что девочка, которая усердно орудовала ножницами, когда-то, пусть недолго, любила его.

– Я здорово подвел тебя? – обращается Митч к снежинке. Но та не отвечает и лишь роняет легкие мерцающие блестки.

Митч прижимает снежинку к холодному стеклу и видит туманное отражение. Шевелюра у него еще хоть куда, только такая седая, что совсем теряется на фоне снега. И глаза тоже блеклые, мутные, и морщины, лицо – точно увядшее яблоко. Совсем созрел, думает он. Не умею я стариться.

Да нет, это все отговорки: не умею быть отцом. Не умею обращаться с дочкой. Не знаю, как защитить дочку от жены, которая с раннего детства мордует девочку…

Митч готов признать все свои ошибки. Но ведь еще не конец? Верно? Он пока не умер. Может, еще не поздно?

– Я расскажу тебе все, что чувствовал. Все, что должен был сказать раньше. – Митч баюкает снежинку в ладони, бережно разглаживает кончики. – Только бы не опоздать.