Меня царапает эта разница. Все равно, что обращаясь ко мне говорить: «медик» или «офицер».

- Кто придумал вам прозвища? Зачем?

- Создатель так решил, - отвечает мудрец, - и мне Поэтесса больше нравится, чем пациент тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят.

Теперь понимаю, и картина складывается. Тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят - номер, позволяющий шифровать в системе истории болезни. Помню, что объявлена мертвой и личные данные стерты. А персонал военного центра, видимо, не придумал ничего лучше, как именовать всех по номерам. В итоге мудрецы создали свою систему, стараясь одним словом выразить суть своих способностей. О видениях в стихах в истории болезни больше всего информации, но я просматривал бегло, не вдаваясь в подробности навязчивых идей.

- А почему не Провидица?

Мудрец снова улыбается легко и открыто.

- Потому что иногда я пишу стихи просто так, ради собственного удовольствия. Не вкладывая в них предсказание будущего. Моя личная терапия. Очень эффективная.

Поэтесса расслабленно сидит на стуле, не боясь встречаться со мной взглядом. Легкая, воздушная. Верю, что пишет стихи, и не верю в диагноз. Ошибки бывают даже у дотошных психиатров в погонах и без. Так же как нервные срывы, апатия и необдуманные поступки у любых цзы'дарийцев. Сломать жизнь слишком просто. Настолько, что потом её невозможно вернуть.

Обмываю тарелку и ставлю в шкаф на решетчатый держатель. Посуда белая, без рисунка, рельефа и другого декора. По-военному простая и лаконичная. Тарелки четко рассортированы по размеру и стоят как солдаты в строю. В доме все так. Порядок идеальный, если не сказать педантичный. В плательном шкафу длинный ряд одинаковых белых рубашек и черных комбинезонов. Увлечение монохромом сводит с ума. У Публия все или белое или черное. Я бы взвыла, не будь на диване бирюзовых подушек, бледно-голубого ковролина в спальне и столешниц из бледно-зеленого стекла. Да, я слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Совала любопытный нос в шкафы и тут же закрывала дверцы, стыдясь порыва. Ничего необычного или скандального не нашла. Однако создалось ощущение, что здесь живут только дроны-уборщики. Пусто, стерильно и холодно. Пирог затеяла только для того, чтобы согреться, а потом втянулась. Давно не готовила, соскучилась. Продуктов мало, тесто вышло не таким, как хотела, завтра попробую по-другому. Приятно, что капитан не возмутился и не запретил. Значит, вкусно получилось. И бездна с ним, с этим лимоном. Молчаливый член семьи с жесткими зелеными листьями. Я бы поняла рыб в аквариуме, кота, хотя бы механического, но дерево? Кажется, воображаемая обидчица перестаралась. Разбила сердце капитану основательно. Никого там нет.

Насухо вытираю стол, раковину и выхожу в гостинную. Спать уже хочется, непростой был день, а голод информационный не даст. Как бы расспросить у Публия про мудрецов? Сидит в кресле и читает с планшета. Так и не переоделся в домашнее, меня стесняется. Расстегнул воротник рубашки и молнию комбинезона до пояса. За окном ночь, умные стекла затемнились, стрелки на часах приближаются к полуночи, и я снова не знаю, куда себя деть. В палате можно было лечь и поболтать с Мотыльком. А здесь только чинно присесть на край белого дивана, как положено воспитанной женщине.

Капитан читает, не обращая на меня внимание. Жду, жду и теряю терпение.

- Публий, можно вопрос?

- Да.

- В шкатулке лежат пуговицы. Они от форменных рубашек оторвались?

Военный врач поднимает на меня взгляд, и я наслаждаюсь искренним удивлением. Но потом он хмурится. Бездна, я выдала себя с головой! Сейчас решит, что залезла в каждую щель. Надо же было так подставиться!

- Да.

Емко и лаконично, зато спокойно. Наглею дальше.

- А рубашки без пуговиц в шкафу висят?

Публий кладет планшет на колени и внимательно меня изучает, будто хламидии под микроскопом в мазке ищет.

- Да, в шкафу. Нет, времени самому пришить нет. И желания тоже.

Догадливый какой, упреждает ответом мои вопросы. Проматываю вступительную часть и перехожу к сути.

- Можно я пришью?

Жду еще один тяжелый вздох, ворчания сквозь зубы, молчания, наконец, но Публий достает из кармана плоский контейнер и протягивает мне. Пересаживаюсь на диване ближе, чтобы забрать. Внутри швейная игла и две катушки ниток. Какого цвета? Черные и белые, разумеется.

- Неожиданно, - улыбаюсь, отматывая нить и думаю, что придется рвать зубами или просить ножницы, но нить отрезана. И следующая тоже. До чего же все продумано.

- После ранения кровь с формы отстирывается, а прорехи остаются, - рассказывает капитан, - не выбрасывать же годный комплект из-за нескольких дыр. Вот и шьем, как умеем белыми нитками рубашки и черными комбинезоны.

А хирург постоянно зашивает раны и сил на одежду уже, видимо, не остается. Благодарю и достаю из шкафа рубашки без пуговиц. Занятие на вечер нашла, уже не плохо.

Шитье успокаивает. Размеренные уколы иглой и протягивание нити поглощают внимание. Голова освобождается от мыслей и проблем, уходит нервная дрожь и снова тянет в сон.

- Наилий, - говорит капитан, и я вздрагиваю от неожиданности. Глупо кручу головой по сторонам, не сразу заметив гарнитуру на ухе медика, - Таблетки выпил? Почему? Сейчас выпей! Тьер, ты хотя бы лежишь? Да, конечно, так я и поверил. Нравится мучиться с сотрясением? Катись в бездну!

Нервно сдергивает гарнитуру и прячет в карман. Вспоминаю одного единственного Наилия в секторе. Если кто-то знает о Мотыльке, то это он.

- Рада, что Его Превосходство жив и здоров, - говорю я, и теперь вздрагивает капитан.

- Жив? Ты знаешь про покушение?

Да что за демоны меня сегодня за язык дергают? Не иначе дух-паразит завелся, как у Мотылька. Но отступать поздно.

- Я сделала предсказание, а потом мудрецы видели ракету из окон центра.

Публий думает, кусая нижнюю губу. Не хочется мне рассказывать про свои способности, это скучно. Но военный врач либо не любопытен, либо читал мою историю болезни. Так ничего и не сказав, снова опускает глаза в планшет.

- А Мотылек? Она жива и здорова?

- Извини, не знаю. И про других мудрецов из центра тоже. Я прячу тебя и всё.

От расстройства прокалываю палец иглой. Придется ждать предсказания. Если оно будет, конечно. Капитан ерзает на диване. Устраиваясь удобнее на высокой и прямой спинке. Подлокотников нет, развалиться при мне ему воспитание мешает, а мне уже стыдно, что я здесь.

- Ты куда? - спрашивает Публий, когда встаю с кресла вместе с рубашками.

- На кухню.

Наверное, у меня обиженный вид. Не справилась с мимикой.

- Я правда не знаю, что с остальными, - вздыхает капитан, - привык не задавать лишних вопросов. Мудрецы строго засекречены, чихнуть нельзя, чтобы в разглашении не заподозрили. Потерпи пару дней, я выясню.