– Ё-моё, Сева! – рявкнула Людмила Михайловна. – Чуть банку не разбила из-за тебя, дурака!

На столике завибрировал телефон. Людмила Михайловна сунула мне банку и, махнула рукой на дверь:

– Ты понял меня?! ВЕРНУТЬ! Пока есть время.

Глава 16. Вот тебе, бабушка, и юрьев день

Вернуть банку сразу у меня, конечно, не получилось. Мама уже и так смотрела на меня с подозрением, и мою попытку сбегать к Юрику на ночь глядя немедленно пресекла. Всё усугублялось тем, что Рина бахнула в родительский чат просьбу немного поконтролить детей в плане домашек, а то мы что-то рано почувствовали весну.

Кроме того, к родителям пришли гости. Они сидели на кухне, откуда просматривалась входная дверь. Так что выскользнуть незамеченным я не мог. С другой стороны, сегодня ко мне уже точно никто не будет приставать с расспросами. Мама должна быть спокойна. К соседке я сходил, вернулся с натужной улыбкой, которая должна была сойти за облегчение: я всё уладил, честь семьи восстановлена.

Я так устал за сегодняшний день, что ни о каких уроках и речи быть не могло. Тем более, что в школу я завтра не собирался. Там помешавшаяся Рина, прыгающие из окон шестиклассники, с которыми будут разбираться, Дёмина, жаждущая разговора с родителями Рубановой… Не-не-не. Передо мной стояли куда более насущные задачи.

Надо было выяснить, в какую подвальную дыру отполз контуженный Конь, какого цвета у Рубановой теперь глаза, что происходит с Людмилой Михайловной и, главное, проверить Юрика. Без банки он был всего один день, но за этот день столько всего произошло, что мне казалось, я не видел Юрика вечность.

Одним словом, утром я, как обычно, вышел в школу. А пришёл к дому Юрика. Тут можно бы написать сочинение по теме «в гостях у товарища». Самое короткое сочинение: «товарища не было дома».

В раздумьях я дворами поплёлся обратно, решая, куда теперь: к соседке или в подвал. Переться в логово Коня с банкой мозгов было рискованно, хотя я и завернул её в своё детское байковое одеяло, чтобы отделить от фонарика и небольшой монтировки. По поводу Юрика я не очень расстроился. Зная его маму, можно предположить, что Огурцовы уехали на дачу – свежий воздух полезен при любых ветрянках. Надо полагать, что у Огурца всё в порядке, и только я, как сумчатый барсук, таскаюсь с мозгами наперевес.

Тут пришла эсэмэска от Дёминой: «Я забыла вчера, Рубанова просила, чтобы ты её навестил. Думала, в школе скажу, но у тебя, видимо, дела поважнее».

– Чотамкак? – быстро набрал я в ответ.

– Сняли ручки со всех окон, чтобы мы их сами не открывали, – доложила Маринка. – Михи нет. Тебя нет. Не забудь про Рубанову. Она просила _настоятельно_.

Ну вот всё и решилось. Рубанова была последней в моём списке дел, но Маринкина информация передвинула Лидочку в разряд ближайших задач. Я как раз успеваю на время утренних посещений.

В фойе больницы я достал из кармана припасённые шапочки для душа, натянул их на кроссовки и, как резвая лошадка, потрусил искать неврологическое отделение. Я мог бы спросить у вахтёрши, но не хотел привлекать внимание, всё-таки я прогуливал школу.

Где-то справа должна быть лестница. Я решил, что просто буду подниматься и читать названия отделений. Я почти свернул за угол, когда увидел маму Юрика. Выглядела она неважно: щёки запали, под глазами круги, как у панды. Рядом с ней шёл доктор – высокий и седой – и что-то ей говорил. Она кивала.

Я вжался в стену, но им обоим было не до меня.

– Я понимаю, да, – сказала мама Юрика, проходя мимо. – Я привезу.

Я не знал, что она должна была привезти. Но предполагал, кому. Кроме Юрика у мамы Юрика не было близких. Я немедленно метнулся в ту сторону, откуда они пришли. Поворот, ещё поворот, двойные белые двери. Реанимация.

Конечно, я проскользнул внутрь. Конечно, меня выдворили обратно. Да, Огурцов поступил сегодня ночью. Нет, нельзя. Только родственникам по разрешению лечащего врача. А я не родственник. И нечего болтаться здесь и отрывать людей от работы.

Пробраться в реанимацию незамеченным и успеть найти Юрика до того, как меня снова выгонят… Нечего и думать. С поста медсестры просматривался весь коридор. Если я прорвусь в отделение нахрапом, поднимется страшный шум. Попросить нянечку унести передачу? Вот, отдайте, пожалуйста, Юре Огурцову мозги, я у него брал?..

Я ещё раз сунулся за двойные белые двери, но злая докторица прямо-таки раздувая ноздри побежала мне навстречу. Я понял, что потеряю все шансы проникнуть внутрь, если спровоцирую скандал.

И я решил ждать. В конце концов это реанимация, где больным постоянно нужна помощь. Кто-то нажмёт кнопку вызова, кого-то привезут на скорой, так или иначе персоналу станет не до меня. Я сел на корточки в углу и стал прислушиваться в ожидании подходящего момента. Я ждал и ждал. Ноги затекли, голова разболелась от напряжения. Я начал бояться, что кто-нибудь выйдет, заметит меня и погонит прочь.

– Кхм-м… Молодой человек?

Ну вот, свершилось. Сейчас меня вышвырнут. Я так распереживался за Юрика и невезучего себя, что не заметил, как ко мне подошёл доктор. Тот самый, который провожал маму Юрика, высокий и седой. На ногах у него были разношенные кроссовки и, остановившись, он легко качнулся с носка на пятку, прерывая стремительный ход:

– Молодой человек?

Во рту у меня пересохло. Я с трудом распрямил затёкшие ноги.

– Дядя, – выдавил я первое, что пришло в голову, – пустите меня. Пожалуйста.

Он не удивился. И не рассердился. Он просто сказал:

– Нельзя.

– Но это… Вопрос жизни и смерти!

– Вот именно, – мягко подтвердил он.

Я замер, обхватив себя за плечи. Кажется, у меня затрясся подбородок. Я вдруг понял, что это действительно вопрос жизни и смерти, без шуток.

– Мы же… – Я смотрел на доктора, как на капитана тонущего корабля, выбирающего пассажиров в последнюю шлюпку.

– Мы… не помирились, – прошептал я побелевшими губами.

Доктор сунул руки в карманы халата. Он мне сочувствовал. Искренне сочувствовал, я видел это в его глазах. Но он не собирался меня впускать.

И я расплакался. То ли от напряжения, то ли от безысходности. Одна часть меня плакала от жалости к Юрику и к себе, а другая одновременно думала: «Плачь, плачь сильнее, тогда пропустят, по-другому не прорваться…» Я не шмыгал носом, не перекашивался ртом, не всхлипывал… Я бесшумно рыдал крокодильими слезами.

И доктор сломался.

– Только недолго, – бросил он и провёл меня сначала в комнату