мы больше ни о чем не могли говорить. Что, если пойдет снег? Что, если будет облачно? А если будет холодно и линзы запотеют? А если ветром сдвинет камеру? Накануне седьмого марта я едва мог стоять на ногах, измученный нетерпением. Да и Па, обычно очень умеренный в своих ожиданиях, не мог скрыть возбуждения.

Наконец наступил рассвет долгожданного дня, и он был кристально ясным, без единого облачка в небе. Мы не могли поверить нашему везению. Похоже, небеса решили помочь нам создать прекраснейший снимок на свете, и мы были готовы. За оставшиеся часы мы бесчисленное количество раз отрепетировали все, что предстояло сделать вечером, чтобы в нужный момент все прошло как по маслу. Па нарисовал на досках крыльца крестики, отмечающие точное расположение опоры, и поставил сбоку экран для защиты от ветра. Когда солнце опустилось к горизонту, мы вынесли телескоп. Снаружи это было не самое изящное устройство, просто длинный ящик из грубо отесанного ореха. Но внутри этого ящика располагалась скрупулезно выверенная система полированных стеклянных линз, которые, как сказал Па, положат космос нам в ладони. В основании телескопа Па с великим тщанием разместил фотографическую камеру. Затем, выставив нужный угол и закрепив основание, он сел рядом со мной на ступеньку, и мы с немым трепетом стали ждать темноты. Когда из-за холма наконец выплыла луна, нашему восхищению не было предела.

– Ого, – прошептал я, – она такая же яркая, как солнце.

– Это и есть солнечный свет, луна только отражает его, – прошептал мне в ответ Па.

– Но солнца же нет.

– Оно есть. – Он взъерошил мне волосы. – Солнце светит, даже когда мы его не видим. Всегда помни об этом.

– Хорошо.

– Думаю, небо достаточно потемнело. – Па поднялся и отряхнул брюки. – Итак, мы готовы это сделать?

– Готовы! – воскликнул я, возбужденно подпрыгивая.

Он налил коллодий на стеклянную пластинку, которой предстояло выполнить роль негатива, и немного покачал ее, чтобы эмульсия покрыла всю поверхность. Затем он провел сенсибилизацию коллодия нитратом серебра, вставил стекло в держатель фотокамеры и настроил фокусировочную пластину позади черной занавески.

Наконец, когда все было готово, Па сделал глубокий вдох и аккуратно сдвинул с линзы крышку для начала экспонирования. Мы вслух вели обратный отсчет – от двадцати.

Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один.

Па поставил крышку на место. Только после этого он выдохнул, и вот тогда я понял, что он не дышал все то время, пока мы проводили съемку.

Затем Па быстро достал деревянную рамку с пластиной и отправился в подвал, где у нас была оборудована лаборатория, освещаемая одним лишь рубиново-красным светильником. Там он погрузил стекло в раствор для ферротипии, который должен был проявить пока скрытое изображение.

Для меня это всегда было – и всегда будет – чудом: превращение невидимого в видимое. Медленно, как по волшебству, на стеклянной пластинке в ванночке с раствором проступал негативный отпечаток Луны.

Па взялся за самые краешки пластинки, вынул ее из ванночки и осторожно ополоснул в сосуде с дождевой водой, а затем поднес к самому лицу, чтобы разглядеть изображение в тусклом красном свете. Со стекла на пол падали капли воды.

– Должен признать, Сайлас, – проговорил он неспешно и с улыбкой, пока изучал каждый уголок пластинки, – это превосходит мои самые смелые ожидания. Края отчетливые. Теневые зоны хорошо очерчены. Видны мельчайшие детали – даже в кратерах. У нас и вправду есть шанс выиграть!

– Можно мне посмотреть? Можно мне? – Я подскакивал от восторга.

– Конечно. Только будь очень аккуратным.

Он передал мне стеклянную пластинку, но едва я обхватил ее края пальцами, как стекло вдруг выскользнуло и полетело на пол. Через миг пластина превратилась в миллион крошечных осколков вокруг моих ног.

Я ахнул, словно мои легкие лопнули.

– Нет, – произнес я побелевшими губами и зажал рот ладонью. – Нет! Нет!

Я застонал. Я не мог поверить в то, что натворил.

– Это не беда, сынок.

Взглянуть ему в лицо было выше моих сил.

– О, Па…

Звуки не складывались в слова. Они застревали у меня во рту кусками стекла.

– Ничего страшного, сынок, – повторил он негромко и положил руку мне на плечо. – Поверь мне: все в порядке.

И тогда горе исторглось из моего тела безумными всхлипами и потоками слез. Какой же я глупый! Какой неуклюжий! Вдова Барнс была права: я слаб на голову! Слабоумный, вот кто я такой!

Наверное, я бы рухнул прямо на покрытый осколками пол, но Па подхватил меня на руки и отнес в кухню. Я рыдал так сильно, что у меня заболела голова, глаза жгло от слез. И пока не увидел кровь, я даже не чувствовал, что в мои ноги впилось множество острых осколков.

Па усадил меня на край стола и стал извлекать фрагменты стекла, а я тем временем старался успокоиться. Протирая ранки раствором йода, он приговаривал:

– Дело же было не в выставке и не в призовых деньгах, правда? Главное – у нас получилось, Сайлас. Мы сделали снимок Луны. Только это имеет значение, сынок. То, что мы справились.

Па пытался поймать мой взгляд, и, когда наконец ему это удалось, он улыбнулся и вытер ладонями слезы с моих щек.

– У нас будут еще другие луны, – заверил он меня, глядя мне прямо в глаза. – Не переживай.

Потом он обнял меня, и я поверил, что все будет хорошо.

Па перенес меня на мою кровать и сидел рядом до тех пор, пока я не заснул.

Через несколько часов я проснулся и едва смог открыть опухшие от пролитых слез глаза. Па в моей комнатке больше не было, зато появился Митиваль.

– Ты видел, что сегодня случилось? – спросил я у него. – Я разбил луну.

– Видел. И очень тебе сочувствую.

– Па спит?

– Он на крыльце.

Я спустился с чердака и выглянул в кухонное окно. Па действительно был на крыльце, стоял, прислонившись к стене рядом с телескопом. Там, где раньше была луна, оставалось лишь мутно-желтоватое пятно. Но Па смотрел в небо так, будто все еще видел ее. Его глаза блестели в темноте.

От него исходил такой покой, что я не стал мешать ему и вернулся в постель.

– У тебя будут еще другие луны, – сказал Митиваль, повторяя слова Па.

– Такой больше не будет, – не согласился я и закрылся одеялом с головой.

Теперь, лежа посреди неведомого леса, в незнакомом месте, глядя на полную луну, чуть более бледную, чем та, что мы сумели запечатлеть на краткий миг, я мог думать только о том, как светились глаза Па, когда он вглядывался в небо.