А матери панбархата купит и юбку сошьёт в пол, как у заграничной актрисы, видела в кино.

Мать никогда Зою ни о чём не спрашивала, и поручений не давала, и ничего не замечала. Она работала на молокозаводе учетчицей. Приходила поздно и сразу садилась за стол. Зоя кидалась к плите, наливала нехитрой похлёбки и ставила перед матерью. Мать, не поднимая головы, быстро начинала есть. Зоя сидела напротив, подперев голову и удивлялась, почему мать так некрасиво ест: вся согнувшись, доставая руку из-под стола. Никогда так не буду есть, никогда, и Лешке не позволю. И когда у меня будет свой дом, у меня обязательно будут вилки и ножи, и салфетки крахмальные.

– Мам. На работе как? – Зое очень хотелось поговорить.

– Всё хорошо, дочка, устала я что-то, прилягу пойду. Как там Лёша?

– Да вот он, Лёша. Алёша, иди, маму поцелуй.

Лёшка подбегал к матери, быстро чмокал её в щеку, и тут же убегал в свой угол, возиться со своими деревяшками. Ему хватало Зои, она ему заменяла и мать, и отца, он не знал, что бывает по-другому, и был по-своему счастлив. А Зоя, глядя на мать, думала, какая же она неблагодарная нахалка, и как она может обижаться на мать. Та похоронила мужа, работает от зари до зари, вон, еле таскается, круги чёрные под глазами. Похудела за последние полгода еще больше.

– Я подремлю немножко, а ты мне про школу расскажи.

– Всё хорошо, мам, как всегда одни пятерки.

– Умница ты моя, и ладно, что некрасивая. Зато умная.

Внутри Зои поднималась обида. Ну почему же некрасивая?! Да, высокая, худая очень. Сейчас все худые. Она была похожа на отца. Мать миниатюрная, с мелкими чертами лица, Алешка весь в неё, а Зоя внешне походила на отцовские детские фотографии – такие же широкие скулы, крутой лоб, нос с горбинкой. Зато у неё ямочки на щеках. И улыбается она красиво, не зря её Лёшка говорит:

– Улыбнись, и будешь у меня самая красавица.

Зачем мать с ней так? И что, что она взрослая и весь дом на ней? Она и так про эту жизнь раньше времени всё поняла, и детства у неё тоже нет. Всем тяжело, послевоенные годы для всех непросты, но у кого-то есть старшие братья и сестры, и уж точно матери принимают такое же участие в жизни семьи, как и дети. В Зоиной семье всё по-другому.

Мать замкнулась в себе после прихода отца с фронта. Так его ждала, так они вместе с Зоей мечтали, вот вернётся их папка… А вернулся чужой, нервный, озлобленный человек, который не замечал Зою, не очень-то жаловал жену. Дикие головные боли не давали ему жить, а он, в свою очередь, превратил в кошмар жизнь жены и дочери. Пропивал всю зарплату, пьяным валялся в придорожной канаве. Частенько соседка стучала в окно:

– Анна, твой опять у дороги упал, бегите с Зойкой, тащите до дому, а то простудится.

И вот, беременная мать с одной стороны, десятилетняя девчонка с другой под руки вели упирающегося отца домой. Анна и рожать стала раньше времени, надорвалась. Но мальчик на удивление родился хорошим, крепким и относительно спокойным. Как будто понимал: от него сейчас многое зависит, всё-таки наследник родился, а ну как исправится их папка.

И вправду, на какое-то время отец пришёл в себя, перестал пить, опять устроился на работу. Но всё это было ненадолго, в итоге история повторилась, отец умер от воспаления легких, всё-таки замерз в той самой канаве. Анна сильно убивалась, винила себя, что оставила детей сиротами, не уберегла мужа.

С тех пор как будто что-то оборвалось у неё внутри. Жила, работала, ходила как автомат, полностью потеряв интерес к жизни. Как так можно? И опять Зоя думала: вот будет у нее семья, дети, всё будет по-другому.

Или если мать говорит, что она такая некрасивая, то что это значит? Нечего ей и на семью надеяться?

Ну и ладно, вон у неё Лешка есть, а там видно будет. Хорошо, что он счастлив, не замечает ни отчуждения матери, ни бедности их беспросветной.

В школе Зоя была первой ученицей, но после седьмого класса забрала документы и пошла заочно учиться в техникум на бухгалтера и тут же устроилась работать на молокозавод. Их учитель, Пантелеймон Федорович, год ходил к ним домой, пытался повлиять на мать:

– Да вы поймите, Анна Михайловна, нельзя так. Зоя – очень способная девочка.

– Так она и пошла не в грузчицы, бухгалтером будет. Чем плохо?

– Не плохо, но не по её полету! – Пантелеймон так разнервничался, что стукнул кулаком по столу.

У Анны затряслись руки:

– Да ты про какой полёт это сейчас говоришь? Да они четыре года одну картошку едят, а ты про полёт! Пусть наестся до отвала, да оденется хоть немного, из дома выйти не в чем, вон, сапоги одни на двоих, а у неё нога на два размера больше! Думаешь, ей этот полёт нужен? Надо будет – выучится, а пока пусть на ноги встанет. Своим детям про полёты растолковывай. Пусть они у тебя в институты да в учёные идут. А у меня – безотцовщина, голодными бы не остались.

– Не могу тебя осуждать, Михайловна, пусть жизнь сама всё на свои места расставит. Но если вдруг Зойка дальше захочет учиться, уж поддержи, я подсоблю, чем смогу.

Зоя и сама хотела быстрее идти работать. Что говорить, деньги нужны были до зарезу. К немалому удивлению, её взяли сразу в бухгалтерию, посмотрели на табель, приняли во внимание, что уже в техникум поступила, и посадили в общий отдел, на учёт материалов. В комнате баб двадцать человек, не сказать, чтобы все к помощи открытые, но если спрашивала, то не отфутболивали.

Зоя и сама старалась разобраться, всё-таки училась всегда хорошо, ум у неё был острый, память цепкая. Приходила раньше других, за спиной у девчонок стояла, смотрела, как они ведомости заполняют, мелочам училась.

– А ты молодец, – хвалила ее Петровна, которую поставили над Зоей старшей, – к учёбе способная. Смотри только, от Ефимыча подальше держись, а то вмиг со своего места вылетишь. Если себя поведешь правильно, то всё нормально будет. Толковых не так уж много!

Соломон Ефимович служил на заводе главным бухгалтером всю жизнь. На фронт не попал по причине сохнущей ноги. Но та же самая нога не мешала ему присматриваться к каждой новой работнице своего отдела. Любил он женский пол, ох, любил, и это несмотря на почтенные пятьдесят лет, двадцать пять лет стабильного брака и троих уже подращенных детей. Соломон Ефимович успевал всё: и в бухгалтерии у него был полный порядок, и премии своим девчонкам выбивал, отрезы и ботинки к праздникам, при этом не обижал жену, относился к ней с показным уважением, но и Любка при нём была уже десять лет как.

Причем Любку ту Ефимыч поменял бы сто раз, и сам был недоволен таким вот положением дел. Но здесь Соломон оказался в капкане у собственных интересов. Раньше как было: пришла девчонка молодая в бухгалтерию, он её давай охватывать. Обучать, передавать опыт да знания. Как правило, чем-нибудь интересным для него такая учеба заканчивалась. Ну, а потом премия внеплановая, и жене дорогой подарок, вроде как искупление вины. Ко всеобщему удовольствию. А тут вцепилась в него эта Любка мёртвой хваткой. Да ведь, зараза, ещё и с женой его подружилась. В выходные вместе на речку, а там Любка и костёр разведет, и рыбу почистит, и котелок надраит. Где продукты его Фире купит, где подол нового платья подошьёт.