Может, она все же сходит с ума? И сразу три спеца, которых Гоша к ней приставил, тому подтверждение? Ей ничего не говорят. Не озвучивают диагноза. А дела-то, дела ее плохи!

— Я тут подумала, Ирина, — пробился сквозь шум в ее голове голос пьяной Веры. — Может, это твой Гоша все организовал?

— Что все?

Она спросила или подумала? Подумала или спросила? Почему она не слышит звука собственного голоса?

— Он выгнал ее из коттеджа на отдыхе. Он знал, что она уедет. Наташка всегда была предсказуемой. Потом организовал все тут.

— Что все? — Шум в голове перешел в тихое подвывание.

— Все! Ее убийство! Ее и этого случайного мужика.

— Вера… Вера, остановитесь! Вы пьяны. — Ирина застонала, роняя трубку и хватаясь руками за голову. — Чушь! Бред! Алкоголичка хренова…

Она снова громко застонала и затихла.

Надо успокоиться. Надо уговорить себя забыть эти глупые слова, эти чудовищные обвинения. Гоша не мог. Он не мог знать, как поведет себя мама, когда они сообща выставляли ее из своего коттеджа. Он не мог знать, не мог предугадать ее действия, не мог организовать такое страшное преступление.

Зачем?! Из-за сомнительной наживы? Он не мог знать, что земля под маминым салоном красоты вдруг взлетит в цене, что ее соберутся купить за баснословные деньги. Или предложат квадратные метры в гипермаркете, который построится.

Гоша не мог этого знать. Он вообще не знал, что мама выкупила землю под своим салоном. Ирина об этом узнала совсем недавно. А Гоша не знал! И он не настолько нуждается, чтобы затевать все это. Его бизнес…

— Да жопа у него с бизнесом, Ира, — вдруг раздался голос пьяной Веры откуда-то с ее коленок.

Телефон! Она швырнула телефон себе на коленки, обхватила голову руками и… И что, проговорила все, о чем подумала, вслух?! И пьяная Вера все слышала? Она не отключилась? Пила и слушала ее истеричный бред?

Ирина схватила телефон в руку, поднесла к уху и спросила:

— Что?

— Я говорю, что у твоего Гоши большие проблемы с бизнесом. Он взял огромный кредит под договор, который должен был заключить месяц назад.

— И?

— И не заключил. Кто-то более расторопный опередил его. А кредит повис, — надрывалась Вера в телефон, пьяно икая. — Я это точно знаю. У меня есть знакомые, которые знают. И я знаю. А Гоша не рассказал?

Ирина промолчала.

Гоша не рассказал. Он никогда не рассказывал о своих делах. У них это было не принято. Когда-то давно Ирина пыталась у него работать. Продержалась пару месяцев. Они сильно поссорились, потом помирились и решили, что ей лучше заниматься домом. И вообще никогда не лезть к нему со своими советами, предостережениями. Просто не лезть. Она и не лезла. И все было нормально.

Получается, он накосячил? Серьезно накосячил? Настолько серьезно, что ему пришлось организовать убийство своей непокорной тещи, чтобы прибрать к рукам ее поднявшийся в цене бизнес?

— Вы несете бред, Вера.

Ирина отключила телефон. Совсем отключила. Чтобы у пьяной Веры не было никакой возможности до нее дозвониться и наговорить еще каких-нибудь гадостей.

Она положила телефон на подлокотник кресла. Встала. Вышла из гостиной. И замерла в прихожей возле огромного зеркала.

Ей надо принять ванну. Надо срочно привести себя в порядок. И съездить на фирму к Гоше срочно надо. Она должна убедиться в том, что Вера ей соврала. Должна убедиться в том, что все ее слова — это мерзкий оговор спивающейся бабы.

Она должна убедиться.

В доме было так тихо, что порой у нее в ушах начинало звенеть от тишины. Володя с ней не разговаривал. Он старательно ее избегал. Стоило ей войти в кухню, где он готовил еду себе и ей, он сразу перекрывал газ и выходил. И из гостиной уходил, если ей вдруг хотелось вместе с ним посмотреть телевизор. И из их супружеской спальни.

Точнее, из спальни он давно перебрался. Сразу после того, как узнал о ней, о своей жене, страшную тайну.

Так он сказал, округлив до невозможности свои невыразительные глаза:

— Я не могу больше с тобой спать, Настя, после того, как узнал о тебе это! Узнал твою страшную тайну.

Какой фарс! Какая чушь!

Насте хотелось очень громко и зло рассмеяться ему в лицо.

Можно подумать, он не знал! Или не догадывался!

Чем же тогда объяснялась многолетняя слежка, бесконечные допросы, ловля на несостыковках в ее рассказах? Чем? Его спортивным интересом?

Да знал он все. Даже не догадывался, знал. Просто старательно делал вид, что верит ей. А она старательно делала вид, что верит в то, что он ей верит. И всех все устраивало. Всем было удобно.

Володе — что у него такая красивая, умная жена. С трехкомнатной квартирой почти в самом центре города, доставшейся ей в наследство от знаменитого деда. С полным отсутствием надоедливых родственников.

Ей — что у нее такой терпеливый, покладистый, заботливый муж.

Муж, который не требовал от нее рожать детей, а она их категорически не хотела. Муж, который часами торчал на кухне возле плиты, стирал и гладил ее одежду, убирал в квартире.

Да, у него была мать, сестра и племянницы, и они время от времени пытались что-то советовать ее Вове. Пытались совать нос не в свои дела. Плевать! Ей было плевать.

Во-первых, Вова их почти не слушал.

Во-вторых, ей они ничего не говорили и не упрекали, вежливо улыбаясь при встречах.

В-третьих, жили они все отдельно.

— И так будет всегда, — обрубила она всяческие попытки мужа поселить на ее жилплощади его престарелую мать. — В конце концов, у твоей мамы ты не единственный ребенок. У нее есть дочь и внучки. Пусть позаботятся.

Всех все устраивало. И жили они пускай не всегда счастливо, но тихо и мирно. Вова был подозрителен, прижимист в деньгах, но Настя научилась и эти пороги обходить. У нее выходило.

— Почему ты не выгонишь его? — изумился как-то ее очередной любовник Женя. — Это твоя квартира. Почему?

— Потому, — загадочно улыбалась Настя ему в ответ и легонько щелкала его по носу.

Да потому, что ее непроходящую любовь к приключениям на стороне мало кто терпеть бы стал. Она изменяла Вове почти с первого дня их супружеской жизни, а он догадывался и старательно делал вид, что все хорошо. И она старательно делала такой вид. И все бы у них было хорошо, не вскройся ее обман таким грязным, отвратительным образом.

Мало того, что ее уличили в супружеской измене, сдали ее мужу, испортили романтический выезд, закамуфлированный под служебную командировку, так еще и мужа затаскали на допросы.

Может, он ей этого простить не может? Того, что стал подозреваемым в жестоком убийстве? Он ведь что-то такое говорил. Про людей, которым ему стыдно в глаза смотреть. Она посоветовала ему тогда не делать этого. Не смотреть, в смысле, в глаза людей. Какой в этом прок?