– Очень мне этот ваш старый поднос нравится, – сказала она. – Можете его мне в завещании отписать.

– Знаешь, Кристина, мне что-то пока не хочется о завещании думать. Наоборот, я чувствую себя настоящей бизнесвумен в самом расцвете сил.

– А его что, из Японии привезли?

На подносе были изображены два старика, мирно удившие рыбу при лунном свете.

– Нет, это китайский лак. Мой дед привез его из Нанкина. Дед был великим путешественником. Но я совсем не уверена, умеют ли китайцы и в наши дни изготовлять такой лак.

Обогреватель «Неверколд» горел теперь более равномерно. Возле него пристроился, сохраняя тепло, чайник в корзинке под колпаком, и комнатное пространство словно сомкнулось вокруг этих уютных предметов, а разница в возрасте между Кристиной и Флоренс стала казаться совсем небольшой – они как бы воплощали собой две стадии жизни одной и той же женщины. В Хардборо такие вечера, когда моря почти не слышно, считаются очень тихими. Тишина и тепло окутывали обеих, и Кристина некоторое время сидела, вольно откинувшись на спинку кресла и разбросав в стороны руки и ноги, точно тряпичная кукла, но вскоре снова беспокойно заерзала. Впрочем, вряд ли можно было ожидать от ребенка ее возраста, что он долго просидит в полной неподвижности.

В конце концов она вскочила и сказала, что сходит проверить, заперта ли задняя дверь. И Флоренс вдруг захотелось остановить ее, не дать ей выйти из комнаты. Это был довольно странный импульс, поскольку девочка почти сразу же вернулась обратно. Но теперь уже они обе отчетливо слышали и негромкий шепот, и слабое царапанье, и странное постукивание, доносившиеся из верхнего коридора; иной раз казалось, что кто-то взад-вперед таскает там на веревочке тяжелую игрушку, словно играя с ОЧЕНЬ БОЛЬШИМ котенком. И Флоренс больше уже не пыталась притворяться перед самой собой, как это было раньше, что у нее в доме ничего не происходит.

– Ты ведь уютно себя здесь чувствуешь, да, Кристина?

Девочка ответила, что да, конечно, безотчетно пользуясь «самым лучшим» своим голосом – на том, чтобы девочки говорили именно таким голосом, настаивала их классная наставница, прежде всего имея в виду тех, кому в школьном спектакле предстояло играть роль Флоренс Найтингейл[25] или Девы Марии. Однако и Кристина все время сосредоточенно прислушивалась и, казалось, даже настороженно прядала ушами, как лошадь.

– Я все думала, не могу ли я как-то помочь тебе подготовиться к экзамену eleven-plus, – как бы между прочим произнесла Флоренс. – Ну, например, мы могли бы что-то почитать вместе…

– Да там ничего читать и не нужно. Тебе просто дают несколько картинок, и нужно сказать, какая из них лишняя, потому что не подходит. Или назовут несколько чисел – например, 8, 5, 12, 9, 22, 16, – и ты должен назвать следующее число.

И Флоренс снова испытала то же чувство, что и при разговоре с Майлоу Нортом, которого так и не смогла до конца понять; вот и сейчас она оказалась не в состоянии назвать следующее число. Наверное, она все-таки родилась слишком давно. Ей вдруг показалось, что, несмотря на вовсю работающий обогреватель, температура в комнате ощутимо падает. Она поставила регулятор на максимум и спросила:

– Ты не замерзла, Кристина?

– Нет. Просто я всегда бледная, – несколько надменно ответила девочка. – И совершенно не нужно ради меня увеличивать мощность этой штуковины. – Флоренс заметила, что Кристина вся дрожит. – И мой младший братишка тоже всегда очень бледный. Мы с ним вообще похожи.

Ни та, ни другая не были готовы признаться, что просто хотят защитить друг друга. Ибо подобное признание означало бы, что они сами впустят в свою уютную гостиную страх. Страх показался бы, наверное, более естественным, если бы в комнате сейчас было темно, но там не только горели светильники, но и почти в каждый угол проникал дополнительный свет от яркой вывески над входом в магазин.

Тем временем относительно негромкие шумы наверху сменились полнейшим хаосом.

– Оно шумит все громче, миссис Грин, – дрогнувшим голоском промолвила Кристина, напрочь забыв о «красивом» голосе Флоренс Найтингейл. Миссис Грин крепко сжала левую руку девочки – левая была к ней ближе – и почувствовала, как эта ледяная ручонка дрожит, словно сквозь нее пропущен электрический ток, обладающий способностью превращаться в лед.

– Ты точно хорошо себя чувствуешь? Не замерзла?

Ручонка Кристины, невесомая и неподвижная, по-прежнему лежала в руке Флоренс. Возможно, тормошить ребенка сейчас было опасно, и все же Флоренс хотелось во что бы то ни стало заставить девочку что-нибудь сказать; она понимала, что они обе должны наконец признаться себе в чем-то.

– У меня такое ощущение, будто что-то движется вверх по моей руке – словно кто-то пальцы вот так переставляет, идет, идет и останавливается у меня на макушке, – медленно проговорила Кристина. – И я чувствую, как у меня там волосы дыбом встают.

Ну что ж, это было уже признание. То ли застыв от ужаса, то ли погрузившись в некий странный полусон, Кристина в совершенно неестественной позе раскачивалась в кресле взад-вперед. Шум наверху вдруг стих, а потом снова разразился с удвоенной силой – но на этот раз уже внизу, снаружи, под самым окном, которое теперь яростно содрогалось. Казалось, оконное стекло вот-вот расколется и этот шум ворвется внутрь. Чайные чашки сами собой со звоном вращались на блюдцах. А за окном то и дело раздавался яростный стук, словно какой-то балбес горстями швырял гравий прямо в стекло.

– Это он, «постукач». Моя мама говорит, что он всегда в этом старом доме жил. Только она думала, что из-за меня он пробудиться не должен, потому что у меня еще месячные не начались.

Стук в окно прекратился, сменившись почти неслышным шипением; затем, будто собравшись с силами, полтергейст ожил снова, и теперь по всему дому раздавался протяжный звериный вой, звучавший то тише, то громче.

– Не обращай на него внимания, Кристина, – громко сказала Флоренс, чувствуя неожиданный прилив сил. – Мы же знаем, чего он сделать никак не может.

– Оно не хочет, чтобы мы уходили, – пробормотала Кристина. – Оно хочет, чтобы мы остались тут, и тогда оно сможет нас мучить.

Обе и впрямь чувствовали себя осажденными со всех сторон. Осада, правда, длилась всего чуть больше десяти минут, однако за это время в комнате стало так холодно, что Флоренс практически не чувствовала ни собственных пальцев, которыми по-прежнему сжимала руку девочки, ни ее ледяной ручонки. Но через десять минут все это кончилось, и Кристина мгновенно уснула.

Флоренс никак не ожидала, что ее маленькая помощница решится сюда вернуться; но уже на следующий день Кристина пришла, как всегда, и предложила, если снова возникнут подобные неприятности, сразу опуститься на колени и вместе помолиться. Так посоветовала ей мать, прибавив, что обсуждать подобные вещи с викарием не стоит, это пустая трата времени. Семейство Гиппингов принадлежало к неангликанской церкви, и в собор Сент-Эдмундз они не ходили; впрочем, миссис Гиппинг считала, что и к своему священнику им обращаться бессмысленно; если привидение и можно изгнать чтением молитв, то на полтергейст, как и на кобольдов, молитвы не действуют. «Однако, – подумала Флоренс, – и впрямь пора мне навести в Старом Доме чистоту, хотя бы перестирать все грязные тряпки и половики, правда, это может показаться проявлением неуважения к всемилостивой церкви, а мне бы этого не хотелось».