Какой-то молодой медик играет желваками перед своей коллегой, вместо того, чтобы возвращать мой труп к жизни, и это почему-то меня раздражает. Он еще не знает, что я мертв. Женщина, перед которой он красовался – красовался, если судить по людским меркам, малозаметно и ненавязчиво, – более исполнительна, она делает моему трупу искусственное дыхание. Дорогая, мои ноги валяются в десяти дюймах от моего тела, и ты до сих пор веришь, что я могу жить? Ее теплые губы касаются еще не остывших моих, я вспоминаю о Сэнди, и весь я, кем или чем бы я в данный момент не являлся, становлюсь горячее.

– Не повезло ему, – говорит с какой-то чванливостью медик. – Две пули, затем попадание под трамвай с последующим отрубанием ног. – Он смотрит на мой Форд Фокус, на сиденье с кровавыми разводами, скрывающееся под пустотой вместо двери. – Хороший кабриолет.

Какой-то чувак, один из зевак, согласно кивает. Я бросаю взгляд на отрубленные по бедра ноги, радуюсь, что хотя бы мой прибор остался присоединенным к туловищу. Во мне почему-то нет отвращения при виде обрубков, будто бы я смотрю низкобюджетный фильм ужасов, причем снятый без освещения в беззвездную ночь.

– Если это барыга – то так ему и надо, – говорит тот же чувак, что согласно кивал головой.

Такие выводы можно вывести из чего угодно. Но только любой вывод будет не точным, потому что точности нет ни в чем. Я мудр, я это понимаю. Я также понимаю, что я ничто, но эти живые глупцы даже не знают этого, они даже не подозревают о том, о чем уже знал я, когда был живым… и собственно из-за этого знания я и лишился жизни. Вся умственная деятельность людей, все их радости и якобы глубокие горести настолько малы и бессмысленны, что людей даже жалко за то непомерное высокомерие, с которым они ищут смыслы в их бессмысленной жизни и гордятся своими достижениями, которые и не достижения вовсе. Абсолютно любому безразличны любые иные эмоции, кроме своих собственных. Я люблю Сэнди, потому что я привык ее любить, и мне от этого хорошо. Я волнуюсь о Сэнди, потому что это мое волнение. И все это на самом деле очень страшно – ты являешься никем, но собственные интересы ставишь выше всего остального. И ты не можешь жить по-другому – ты так устроен. И даже тогда, когда ты целуешь задницу своему боссу или когда об тебя вытирают ноги все, кому не лень – даже тогда ты ставишь свои интересы выше всего остального. Правда, эгоизм этих интересов специфичен, но это уже другой разговор.

Женщина сдается. Она диктует дату и время моей смерти своему чванливому коллеге, тот записывает. Зеваки постепенно расходятся – никакого зрелища не будет. Кого-то действительно трогает моя смерть, в основном женщин, но, думаю, это вызвано не столько моим довольно молодым возрастом, сколько отрубленными ногами и лужей крови вокруг меня.

Я задаюсь вопросом – а сможет ли неизвестный вторж… хотя, чего мне боятся… сможет ли внетелесный придурок вселиться в мое мертвое тело? Или же в мою еще думающую, но представляющую собой физическое ничто сущность?

Возникает еще один вопрос – где другие покойники? Каждый день кто-то в Сан-Франциско умирает, и если я существую после смерти, значит, существуют и другие покойники. Сто миллиардов покойников, некогда бродившие по этой земле… где вы? Почему я один? Неужели я закупорен в своей пустоте? И мне никак не выйти в контакт с другими покойниками?  А вдруг мне захочется открыть клуб по интересам?

Чванливый медик попадается мне на глаза. Глаза, конечно, слово неуместное, но я не знаю, чем я вижу… вижу всем собой, наверное…

А могу ли я ходить? Я вышел из своего тела, значит, я могу прийти, например, к Сэнди…

И где она? Что с ней? Неужели после своей смерти (которая, я надеюсь, будет нескоро) она не присоединится ко мне? Что ж, если это так, это очень плохо… Очень и…

Пессимизм прерывает другая, потрясающая мысль. Вдруг внетелесный придурок – и есть какой-нибудь покойник? И этому покойнику стало настолько скучно, что стал управлять чужими телами и превращать все происходящее в абсурд… Черт, если это так, то я… я тоже могу вселяться в тела живых людей и без их спроса читать их мысли и управлять ими. Я… я бы не стал творить ту херню, которую творил внетелесный придурок. Я бы заботился о своей Сэнди, вселялся бы в тела людей, представляющих ей угрозу, и делал бы из них ее союзников.

Моя сущность будто бы помещена в сосуд с живым возбуждением. Я смотрю на чванливого медика, который помещает все что от меня осталось в мешок, и решаю потренироваться на нем.

Я не знаю, как это работает, поэтому решаю довериться своей интуиции. Я просто представляю, что оказываюсь в теле медика.

Лабиринт разнообразных ощущений, чувств, окружающей реальности. Мигалки, голоса, отвращение от трупа, проблемы с оплатой жилья, желание совокупиться с коллегой, Бен Басс – все, из чего состоял чванливый медик по имени Бен Басс, рушится на меня, как лавина на какого-нибудь альпиниста. Я понимаю, что необходимо время, чтобы начать ориентироваться в чужой голове…

…и Бен Басс, похоже, меня не замечает. Я вижу его глазами, как он аккуратно протягивает мешок под мои отрубленные ноги. Никогда не думал, что меня будут хоронить по частям.

Бен меня не замечает, а я, пока ни в чем не разобравшись, решаю сосредоточиться на самом приятном, что есть в его сознании.

Я отодвигаю бесформенную, но понятную мне волну медицинских терминов (я же все-таки учился на врача) и продвигаюсь к своему, вернее, к Бенову желанию трахнуть свою коллегу. Я понимаю, что коллегу зовут Барбара Батчер. Я смотрю на Барбару не глазами Бена, а, скорее, смотрю сквозь его глаза, и вижу его фантазии. Барбара, голая, делает непотребные вещи, самой потребной из которой является минет, делает все эти вещи одновременно, и все это действо происходит в разных временных плоскостях. Я чувствую себя стариком без личной жизни, подглядывающим за молодой парой в замочную скважину.

Всю эту похотливую вакханалию прерывает кулак какого-то мужика с неприятным голосом. Этот безликий неприятный мужик бьет моего подопытного Бена, бьет руками и ногами. Картинка смутная, как давно забытый сон, но достаточно убедительная. После избиения желание заняться любовью с Барбарой ослабевает, но не пропадает. Я понимаю, что избиения в реальности не было, но зная биографию Бена, оно гипотетически возможно. Барбара, исходя из