Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Моя миссис Страсть… Твой мистер Ревность, он здесь…
Сэнди садится на стул, садится так, как садятся люди, понимающие, что если они останутся на ногах, то непременно упадут в обморок. В правой руке она держит телефон, в левой – недовольного урчащего Гейси. Он смотрит прямо мне в глаза, и я спрашиваю себя – а видят ли покойников коты?
Я хочу, чтобы ты меня почувствовала, думаю я.
Я знаю, в мире покойников любая мысль превращается в исполненное желание, и это своего рода награда за потерю тела.
– Сэнди, дорогая моя, я люблю тебя…
Сэнди с чемоданами проходит сквозь меня.
Я такое же ничто, как и живой человек…
Кто-то из сотрудников аэропорта останавливает мою Сэнди, спрашивает что-то про Гейси, говорит какой-то бред про особые условия перелета с животными. Сэнди говорит, что она никуда не летит. Я проникаю в голову этого сотрудника, понимаю, что он хочет спать и хочет есть, и так же хочет, чтобы ближайший запланированный полет окончился где-нибудь в пучинах Тихого океана – чужая размеренная жизнь кажется ему невообразимо скучной.
Он по-своему прав, думаю я, вот только может ли жизнь после смерти быть такой же скучной, как и до нее? Думаю, это зависит от человека. Или от покойника.
Теперь нет разницы между этими понятиями.
И, вероятнее всего, ее никогда и не было.
10
Следуешь за любимой, понимаешь ее боль и ничего не можешь с этим поделать. Следуешь, понимаешь и ничего не делаешь…
Я хочу быть всегда рядом с Сэнди, хоть и толку в этом ровным счетом никакого. Мне нужно разобраться в устройстве этой "второй жизни", долгая ли она… а то вдруг меня настигнет небытие. В то время, когда я считал себя мудрым, я успел убедить себя, что новая жизнь будет продолжаться вечно. Какой же я дурак…
Единственный, кто любит и ненавидит тебя сильнее других – ты сам. Сам себе судья, сам себе идолопоклонник.
Я задаюсь вопросом – кем мог быть тот внетелесный придурок? Теперь я знаю, что это какой-то покойник, но кто стал бы мстить мне с того света? У меня-то всего один враг, и он пока живой… хорошо, два врага, один живой, второго недавно посадили.
А может… Папочка увлекается спиритуализмом? Он решил пощекотать нам с Сэнди нервы, и для этого договорился с одним из особенно шизанутых покойников. Конечно, я в каком-то роде живу после смерти, поэтому многие идеи эзотерической направленности, и вместе с ними все бредни креационистов, которые я презирал, когда был жив, теперь вызывают у меня куда более почтительный интерес. Папочка… его жадность… договор с покойниками… Да, это возможно – покойника ведь не купишь деньгами. Лишь одно меня смущает. Да, Папочка меня презирает в самом презрительном смысле этого слова, но он не может желать мне смерти. А если может, то получается, что он и Сэнди подставил под удар. Она же чуть не бросилась с обрыва. Нет, Папочка хоть и кряхтящий маразмом старый мешок с деньгами, но он не убийца. Это вариант, конечно, возможен, но он очень уж маловероятен.
Когда осознаешь, что живешь после смерти, невольно допускаешь любой, даже самый бредовый вариант. Все становится возможным – и это на самом деле грустно. Никаких правил, никаких ограничений, никакого превозмогания ради сладкой победы. Хаос и пустота. Тьма и мир иллюзий.
Если не Папочка, тогда искусствовед. Запертый в тюрьме, он, однако, смог все организовать. И…
Нет, все не так. Причины кроются в другом. Я только что вспоминаю слова, которые губами Клэр произнес внетелесный придурок:
"Потому что ты ни в чем не виноват"
Это была месть. Внетелесный придурок с кем-то меня перепутал. Поэтому он не позволил полицейским арестовать меня за убийство Пауэрса.
Черт… Я хоть и обрел подобие физической оболочки, но от умственных усилий болит не только голова, я болею весь. Это ощущение можно сравнить с многокилометровой полосой препятствий. Будто бы я ее преодолел, и преодолел дважды.
Я сажусь на пол и решаю пока ни о чем не думать. Я смотрю на табло с ближайшими рейсами и стараюсь избавить себя от умственной нагрузки – хотя технически, в мире покойников умственная нагрузка вполне себе физическая. Я по-прежнему в аэропорту, и да, моя пятая точка соприкасается с холодной плиткой на полу и не чувствует ее. Я сжимаю кулаки, чтобы ощутить хотя бы крошечный холод, но все бесполезно. Я сижу на полу вполне по-человечески и не проваливаюсь под пол, скажем, к недрам Земли, потому что не хочу проваливаться. Я невесомый, просто создаю себе иллюзию, что сижу, как живой человек. С тем же успехом я мог бы сидеть в воздухе.
Странно, что это идея мне раньше не приходила в голову.
Теперь я вешу над Сэнди. Она стоит у обочины, чемоданы и Гейси при ней, видимо, моя девочка пытается поймать такси. Я сижу на капоте ближайшей перед Сэнди машины. Сижу на одном из чемоданов. Сижу на шляпе какой-то престарелой дамы. Сижу вверх ногами. Стараюсь попадать в обзор Сэнди. Представляю себе, что она видит мою клоунаду и мысленно про себя улыбается. Сижу вверх ногами, но перед ее носом. Вижу ее отстраненный взгляд. Гейси смотрит на меня как на болвана – или мне так кажется? Развлекаю свою девочку. Развлекаю себя. Развлекаю Гейси, развлекаю всех случайных прохожих. Только мне почему-то не весело.
Я перестаю страдать ерундой и думаю об одном из колец Сатурна. В следующее мгновение я там оказываюсь.
Что-то синее и расплывчатое проплывает мимо меня. Я по привычке живого человека протираю глаза. Нет, мне не чудится.
Я вижу трех-четырех покойников. Что-то синее и расплывчатое здоровается с ними и исчезает. Один из покойников указывает на меня кивком, и в следующее мгновение все четверо оказываются рядом со мной.
– Скучаешь по человеческой плоти? – спрашивает по-английски высокий покойник. На его голове небрежно шатается вязаная шапка.
– Честно говоря, я только недавно умер.
Покойник улыбается и цокает языком.
– Соболезную.
Что-то не видно, что он соболезнует, думаю я, и говорю:
– Только что я обнаружил, что помимо меня в этом мире существует кто-то еще. Я думал, я…
– Один? – Покойник в вязаной шапке смеется. – В каком-то смысле ты до сих пор один.
– Не понял?
– Даже если я тебе все объясню, ты все равно не поймешь. Тебе на это потребуются тысячелетия.
– Не так уж и много, – добавляет лысый покойник, и вот уже все четверо смеются.
– Своеобразный у вас юмор, – из вежливости говорю я. – Я умер только что, проявите хотя бы немного уважения к