мыслей Бена – верная и любящая жена. Я вспоминаю о внетелесном придурке, надеюсь, что мысль о внетелесном придурке не останется в чужой голове, затем мысленно приказываю Бену наброситься на Барбару и сорвать с нее одежду, но Бен в это время кладет в машину скорой помощи мешок с моими ногами, кладет довольно небрежно, и кладет рядом с мешком с моим еще не остывшим туловищем. Я мысленно приказываю Бену хотя бы ущипнуть Барбару за попу, но Бен явно не ощущает моих команд. Я выхожу из его тела, переосмысливаю все, что видел, и понимаю, что я не только мертв, но и могу читать чужие мысли – но чужими телами управлять не могу.

И это мне не нравится.

Время идет мучительно медленно. Совсем скоро моя кровь исчезнет с трамвайных путей, как исчезает все в этом мире. И где, кстати, находятся все исчезнувшие вещи?

Хм. Да, я наивен. Я наивно полагал, что после смерти стал мудрее. В сравнении с живыми людьми – возможно, но сейчас нет смысла на них ориентироваться. У них свой мир, а у меня – свой. Страшно звучит, но, похоже, после смерти моя жизнь только начинается.

Я смогу перенимать болезни других на себя. Смогу вселить надежду всем безнадежным. Стану невидимым героем для своей планеты. Сделаю столько добра, что в мою честь назовут новую религию. Да, я стану воплощением добра, но для начала мне нужно научиться управлять чужими телами…

…нет, для начала мне нужно убедиться, что с моей Сэнди все в порядке.

Я представляю, что вижу ее…

В следующее мгновение я оказываюсь в переполненном аэропорте Лос-Анджелеса. Моя Сэнди сидит с пушистым засранцем на руках. Два чемодана стоят перед ней. Я долго вглядываюсь в лицо, которое уже никогда не смогу поцеловать, и вижу, что Сэнди хочется спать. Вижу по векам – они, наверное, на сотую долю миллиметра ниже, чем обычно. Сэнди кажется очень спокойной – но я-то знаю, что Сэнди волнуется, и волнуется сильно, как волнуется человек, не теряющий надежды, как человек, уверенный, что вот-вот услышит родной своему сердцу голос. Но, дорогая, этот родной человек, который мог улавливать твои неуловимые чувства, уже никогда не сможет тебе позвонить. Теперь нет на земле человека, который бы смог в твоем спокойном лице увидеть то, что никто другой даже при всех воображениях мира не смог бы увидеть… Бедная, бедная моя девочка! Я бы рыдал, будь у меня глаза. Последний раз я плакал лет в пятнадцать, еще на Украине. И теперь-то я знаю, что никогда не заплачу вновь. То ничто, из которого я состою, горит пронзительной болью. Эта боль кажется душевной, легкой, приятно волнующей – но на самом деле она непереносима. Будто бы весь я – это боль от раны в колене еще принадлежащего мне тела. Я не могу оторваться от Сэнди, я бессилен как тогда, когда не мог оторваться от своего искореженного трупа.

Моя маленькая девочка! Умерла тетя Лорен, а теперь умер я. Не осталось у Сэнди тех родственников, в присутствии которых она могла бы быть собой. И моя девочка ничего об этом не знает! Кто-то обязательно ей расскажет, и наверняка это будет тот, кто плевать хотел на ту душевную боль, что Сэнди испытает.

Я хочу вселиться в голову Сэнди, дать ей понять, что я жив и всегда буду рядом, но… но не могу. Я знаю, о чем она думает, и для этого мне не обязательно проникать в ее голову. Но только изнутри можно дать понять Сэнди, что после смерти жизнь не заканчивается. Но я не могу. Вселиться в голову Сэнди – это вандализм. Голова моей Сэнди – это не голова чванливого Бена Басса. Это не голова любого другого живого трупа. Моя Сэнди – это человек. И я уважаю ее мысли…

Я не стану проникать в мысли Сэнди. Я просто буду с ней, в надежде, что когда она узнает о моей смерти, мне удастся забрать себе ту боль, что в клочья разорвет ее творческую душу…

Сэнди кому-то звонит. Я знаю, кому именно, но все же решаю проверить. Я думаю о своем телефоне и переношусь в машину скорой помощи, которая, по всей видимости, еще не доехала до морга. Бен и Барбара сидят рядом, в руках у Бена заляпанный кровью телефон.

– Ответь лучше ты, – просит Бен.

Теперь телефон в руках Барбары.

– Ему звонит "любимая", – говорит Барбара. – Жена, наверное.

– Или любовница. Эта прерогатива копов – разговаривать с родственниками убитых.

– И обыскивать труп в поисках улик… Что здесь делает телефон?

– Кто-то из копов пошутил… Ответь, пожалуйста, его любимая волнуется.

Я возвращаюсь к Сэнди. Что бы ни было в прошлом, что бы ни произошло в дальнейшем, я знаю – этот телефонный разговор будет самым болезненным воспоминанием для меня и для моей Сэнди.

– Кто это? – Я слышу голос Сэнди, смотрю в ее глаза. Что-то огромное хочет вырваться наружу, но я понимаю, что оно навсегда останется внутри.

Я вижу, как меняется лицо моей Сэнди. Чертово любопытство заставляет меня на долю секунды переместись в машину скорой помощи.

–…нашли сегодня утром. Документов при нем не было… – говорит Барбара с профессиональной неловкостью.

Я возвращаюсь обратно к Сэнди. Хочу быть с ней и не хочу лишний раз убеждаться в собственной смерти. Глаза моей девочки блестят, я чувствую, как ореол надежды вокруг нее угасает и ненавижу весь мир за то, что она не может почувствовать меня.

– Черные волосы? Да… может быть…

Буквально вижу крохотную надежду в блестящих глазах. Сэнди все еще верит, что это труп какого-то незнакомца. Он украл мой телефон, угнал мою машину, а затем имел несчастье получить две пули и угодить под трамвай. А я, Олег Ривник, живой и невредимый, еду к своей жене в аэропорт Лос-Анджелес, и мне ничто не угрожает… С непередаваемой невыносимостью хочется, чтобы так оно и было.

И просто хочется обрести свое тело…

– Я приеду на опознание, – говорит моя Сэнди. – Сегодня. Назовите, пожалуйста, адрес.

Стоило мне об этом подумать, как мой дух или моя сущность, как бы она не называлась, обретает телесные очертания. Я смотрю на свои призрачные руки и вижу, что одежда на мне та же, что была в момент смерти. Я стою на полу и не проваливаюсь, я могу ходить. Я делаю вполне человеческие шаги, приближаюсь к Сэнди, протягиваю свою руку, говорю:

– Сэнди, милая моя.

Блестящие, почти стеклянные глаза смотрят сквозь