Гастон выскочил из-за стола и, хотя мама пыталась удержать его, ринулся в нашу сторону, схватил Патриса за ухо и так, за ухо, вытащил из ресторана.

А мама, не разбираясь, кто виноват, сделала мне гадкое замечание и испортила все настроение!

Ужин закончился быстро, и мы с виноватыми улыбками покинули ресторан.

Я лишь успела на открытке с видами Санкт-Петербурга написать Йохану свой мейл.

Домой мы тащились в полном молчании, но странно: было волнующее ощущение, что У МЕНЯ ВЫРОСЛИ КРЫЛЬЯ.

Последние два дня пролетели быстро и без особых приключений. Мы, взяв с собой Патриса, много гуляли по городу, и он был милым и не придуривался.

Про Диснейленд я и не заикалась. Билеты туда были запредельно дорогими. Даже когда мы как-то плыли мимо местного Макдоналдса, мама сразу сделала такое скучное лицо, что мне расхотелось есть.

В одну из прогулок по бесконечным лестницам мы забрались на вершину Монмартра и долго топтались вокруг базилики Сакре́-Кёр, откуда с террасы открывался чудесный вид на город. Моросил нудный дождик, и туристов почти не было, поэтому к нам со всех сторон ринулись какие-то негры с фокусами. Они шумно вертели разноцветными шнурками, пытаясь намотать их на наши руки. Патрис сразу громко завопил, что это «разводилово», и мы поспешили вниз.

Здесь, на одной из террас, притулилась ретро-карусель с лошадками и оленями. Скучающий смотритель нам очень обрадовался и разрешил «накрутить» лишние виражи. И это было здо́рово. Мама грустно нам улыбалась, сидя под зонтиком на скамейке. Но Патрис так громко и дурашливо орал, что его потом стошнило.

Вот и настал день отъезда.

Проходя в аэропорту контроль и плюхнув наш раздутый и мятый чемодан на транспортер, мы, не сговариваясь, обернулись и увидели, как Гастон с Патрисом машут нам. Патрис даже влез на ограждение, а служитель пытается его стащить… И оба кричат прощальные слова.

Я с удивлением обнаружила, что за эту противную поездку мы с ними немного сроднились и, пожалуй, я с радостью увижу Патриса на Рождество уже у нас, в Петербурге.

Мы на Майские праздники решили совершить первый торжественный выезд на дачу в Колосково. Так всегда начинается наше лето – с мая!

Бабушка с Лидой должны были ехать на «матиссе» со всеми необходимыми вещами, которых за зиму набралась аж целая гора.

А мы с мамой двигались туда же, но на автобусе с десятью пересадками. Причем мы должны были выехать на рассвете, а бабушка с Лидой только часов в одиннадцать, чтобы у деревенского дома всем собраться одновременно.

Машину стали грузить с вечера, и все дружно переругались. Зато мы с мамой даже перестали расстраиваться, что нам придется тащиться на перекладных, потому что Лидочкин драгоценный «матисс» был забит доверху и было непонятно, сможет ли он вообще стронуться с места.

Растрепанная и раскрасневшаяся Лидочка, свирепо раздувая ноздри, отбивалась от детской ванночки, складного кресла и огромной алюминиевой кастрюли, явно прибывшей когда-то из «горячей точки», потому что в ней можно было сварить обед для роты солдат.

– Семья уродов! Давно пора было все выкинуть на помойку! – орала Лидочка.

Когда мы с мамой, нагруженные вещами и утрясенные автобусом до тошноты, наконец добрались до деревни, там нас уже ожидали бабушка и Лида.

Причина их подозрительно бурной радости при нашем появлении была проста: они забыли ключи от дачи.

Мы все с надеждой посмотрели на маму.

– Но я, э-э-э, думала, – она беспомощно обвела всех глазами, – что ты, мамочка, их взяла!

У бабушки было такое виноватое и растерянное лицо, что даже смотреть на нее было неловко.

– Я, всегда я, всё я! – сердилась она, сморкаясь в большой носовой платок.

Чтобы не слушать их препирательства, я тихо зашла за угол дома и оказалась около раскидистой черемухи, на нижних ветках которой, застрявших в траве, уже расцвели душистые грозди. И, втягивая и носом, и ртом их аромат, думала: как здо́рово, что мы не остались на праздники в пыльном городе, а все-таки раскачались и выбрались на дачу.

Наши соседи еще не приезжали, и дом, окруженный кустами и деревьями, жил своей загадочной жизнью.

Когда я вернулась, они уже устали ругаться.

– Давайте построим вигвам, – предложила я.

Но сначала все решили перекусить. Мы с мамой расстелили скатерть на травке перед верандой. Бабушка стала доставать из необъятной сумки огромное количество всякой еды. И жизнь стала прекрасной.

Потом Лида с мамой блаженно развалились на траве, несмотря на бабушкино бурчание:

– Не смейте лежать на сырой земле – простудитесь!

Но ее, конечно, никто не слушал.

Из кустов появился Тузик, который пережил зиму, и теперь, облизываясь, умильно глядел на нашу скатерть-самобранку. Он так мне улыбался, что я тихонько стала подкидывать ему куски. Но бабушка тут же запретила:

– Еще чего! Сейчас он вмиг сожрет наши трехдневные запасы!

Пес все понял, обиделся и исчез.

Затем мы вынули рамы в одном из окон, и я пролезла в дом, но замок на двери все равно пришлось сломать, потому что бабушка наотрез отказалась «на посмешище всей деревне лазать в окно!».

В пустом доме в одну комнату с небольшой кухней, половину которой занимала большая русская печь, было тихо, стыло и пахло пылью и старыми вещами, как всегда пахнет в домах, в которых давно не жили. Домотканые цветные половики и стол были в россыпи мышиных какашек.

Когда убрали мусор, вымыли полы, разложили вещи и затопили печку, которая весело занялась, стало уютно и тепло.

Утром все увлеченно копали грядки под лук и зелень, а я убежала на речку. Около сухого тростника цвела солнечная калужница, в ольхе распевали птицы, а в ледяной прозрачной воде отражалось весеннее небо. Речной песок на берегу был ровным, чистым и на него еще «не ступала нога человека». Я почувствовала себя Робинзоном, села на поваленный ствол ивы и стала восторженно смотреть на стаи гусей, возвращающихся с юга. Они летели косяками и радостно кричали. От свежего воздуха кружилась голова и хотелось превратиться в птицу, чтобы, взмыв в небо, улететь от всех будущих экзаменов и других дурацких проблем.

По пути домой я в большой луже на дороге обнаружила крупную, еще не проснувшуюся лягушку. Она пока что не прогрелась на солнце и вяло свесила лапки с моей ладони.