На этом пути спутница его жизни трудится Врачевателем, она молчалива и спокойна – настолько спокойна, что ее безмятежность передается и тем, кто ее окружает. Она не так хороша собой и не так весела, как девушка на первом из его возможных путей, но она глубоко мыслит, и благодаря ей он становится лучше. Их жизнь полна радостей, малых и больших. У них есть дочь – всего одна, хотя они хотели иметь больше детей, – у нее смоляные волосы и дар к вычислениям. Они живут в просторном доме, который стоит на полпути между ее лекарней и его мастерской. По вечерам они гуляют по брусчатке приречных улиц, освещенные теплым светом уличных фонарей. Мать мужчины и на этом пути умирает, и он так же плачет, горюет и, вырезая на коре семейного дерева ее имя, думает о том, что ее жизнь оборвалась безвременно.

Некоторые вещи одинаковы для двух его возможных жизненных путей, но есть и отличия, причем большие. В этой жизни старость приходит к нему более медленно, и он стареет в большем достатке. Его подруга умело врачует его пораженные артрозом суставы. И в этой его жизни переплетены и радости, и печали, она тоже насыщенна и полна, но так отличается от первой.

Я открываю глаза и поначалу вижу окружающую обстановку неясно, но потом ее очертания медленно обретают четкость. Я чувствую себя опустошенной.

– Какой из путей выбрала бы ты? – спрашивает Лэтам.

Этот вопрос тяжким грузом ложится на мое сердце. Прежде я до конца не понимала, какая ответственность давила на мою мать – ведь, выбрав один путь, ты тем самым полностью исключаешь второй. Мое видение было таким ярким, таким реальным, что выбор кажется мне уничтожением. Если я выберу тот из путей, в котором мужчина становится Косторезом, три румяных мальчика просто перестанут существовать, хотя мне уже знакомы тембры их голосов и известно, какой из молочных зубов у каждого из них выпадет первым. Однако, если родятся они, не родится его дочь и мир лишится ее беззаботного смеха и острого ума.

Но мне не нужно выбирать – ведь это всего лишь учебные кости.

– Не знаю, – говорю я. – Ни один из путей не кажется мне лучше, чем другой.

– Это ответ труса. Выбирай.

Я сглатываю.

– Второй путь, тот, в котором он Косторез, – отвечаю я, решив, что лучше было бы избавить его от горя, вызванного смертью сына.

– Заклинатель выбрал тот путь, в котором он плотник, – делится Лэтам. – Хотя он так и не влюбился в ту женщину с рыжими волосами.

Я чувствую одновременно и острую печаль, и удивление от того, что вообще испытываю ее, – ведь этот мужчина даже не был мне знаком, и, пройди он мимо меня на улице, я бы его не узнала.

– Но почему? – спрашиваю я.

Лэтам пожимает плечами.

– Судьбу можно предсказать, а выбор – нет. Думаю, после доведывания он принял какие-то решения, приведшие к тому, что он ее так и не встретил. А может быть, встретил, но неосторожно сказал нечто такое, что уничтожило его шансы на союз с ней. Чтобы узнать наверняка, что произошло, нам понадобился бы Заклинатель или Заклинательница с даром Ясновидения Первого Порядка.

Я стискиваю в кулак ткань моего плаща.

– Тогда зачем вообще нужны гадания на костях? Чего ради, если нет гарантий?

– Потому что знание – сила. Но Ясновидение Третьего Порядка, к сожалению, ограниченно – оно показывает нам лишь возможные пути, которые не всегда воплощаются в жизнь.

– Тогда я рада, что мне присуще Ясновидение Второго Порядка, – говорю я.

Он смеется.

– Я тоже рад. Хотя мне жаль, что в этом году у меня нет учеников. Поскольку доведывание ни у кого не обнаружило дара Ясновидения Третьего Порядка, мне придется довольствоваться помощью другим учителям. – Он сгребает кости запястья с бархата и кладет их обратно в серебряный ларец.

– А что с ним теперь? – интересуюсь я.

– Несколько лет назад он скончался, – отвечает Лэтам. – Мы никогда не используем такие кости, пока человек, относительно судьбы которого проводилось доведывание, не уходит из жизни. Иначе это было бы опасно. – Он закрывает защелку ларца и ставит его обратно в шкаф.

– Спасибо, – говорю я.

– На здоровье. Но, думается, нам с тобой лучше не распространяться о том, что я тебе помог. – Он кивком показывает на кости животного, на которых я пыталась учиться прежде. – Кира предпочитает, чтобы навыки доставались ее ученикам тяжело, и не сразу начинает использовать учебные кости, а мне бы не хотелось ее злить. Ведь я не просил у нее разрешения помогать ее ученице.

При мысли о том, что мне придется солгать Наставнице Кире, мне становится не по себе, но я тут же отметаю это чувство. Я не собираюсь ей лгать, я просто не расскажу ей, как мне помог Лэтам.

Ведь, кости свидетели, мне пригодится любая помощь.

У меня такое чувство, будто мой отец умер еще раз.

Я ощущаю одновременно и тяжесть на сердце, и щемящую пустоту.

Мы с матушкой стоим в просторном зале, расположенном в задней части костницы. Три его стены заставлены широкими стеллажами, на которых стоят ларцы различных размеров и форм. Посреди комнаты на полу стоит красивый бело-синий ларец, искусно сработанный из ребер кита и инкрустированный лазуритом. После того как умер мой отец, матушка заказала его изготовление Хильде Бистром – хотя в Мидвуде она единственный Косторез, более талантливого мастера не найти и в десятке городов. Ларец являет собой настоящее произведение искусства – бело-синий, гладкий, словно жемчуг, и сейчас абсолютно пустой.

Исчезла правая плечевая кость, на которой Оскар изобразил яркие, разноцветные волны, украшавшие при жизни верхнюю часть руки, которой отец писал картины. Прекрасный волнистый узор становился все затейливее с завершением каждого живописного произведения, которому он отдавал свой талант. К концу его жизни этот орнамент покрывал его правую руку от плеча до локтя, словно рукав цветов.

Нет и левой плечевой кости, на которой не было меток. Пропали и его череп, и грудина, и коленные чашечки, на каждой из которых имелось по три косых серых черты – копии меток, появившихся на его коленях, когда в юности на него напали разбойники и он упал на колени, моля их пощадить его жизнь.

Украдено все. Все, что рассказывало о его надеждах, мечтах, страхах и о том, кого и что он любил.

Мэтр Оскар стоит здесь же, его зеленый фартук покрывает костяная пыль, лицо осунулось, под покрасневшими глазами темнеют сине-фиолетовые круги.

– Ума не приложу, как это могло произойти, – растерянно произносит он. Его руки опущены, и он то сжимает их, то разжимает, как будто тщетно пытается что-то удержать.

– Но почему вор оставил его здесь? – вопрошает матушка. Ее голос хрипл и полон горя. Она наклоняется и проводит пальцами по краю ларца с такой нежностью, словно гладит отца по щеке.

– Я… – Мэтр Оскар запинается и вытирает пот, выступивший у него над верхней губой. – Думаю, дело в том, что ларец слишком тяжел, чтобы можно было его унести.