Что вообще толкнуло нашего друга переехать в Питер, где его не ждал никто и где ничего ему не светило? За пару месяцев до отъезда, прошлой зимой, ему грозила армия, но мама – кандидат наук, член-корреспондент РАН – похлопотала, и Андрэ миновала опасность. По устному договору с матушкой Андрэ должен был поступить в аспирантуру, но продал свой «Фендер Ягуар» и свалил в Питер.

А до этого от жуткой тоски он слонялся без дела. Вечером, когда темнело, он выходил, чуть подвыпив, на улицу и ловил тачки. Если останавливались мужчины-бомбилы, он махал – мимо. Примерно одной седьмой частью машин, попадавшихся ему, рулили женщины. Хорошо выглядящие, ухоженные дамы среднего достатка, плотные боевые бабенки или молодые девчата на неплохих авто. Что они делали на этих ночных дорогах одни, кого искали? Он садился к ним и заводил неспешный разговор о том о сем и частенько оказывался либо у дам дома, либо в местной гостинице. «Иногда стоять приходилось очень долго. В кармане у меня были пачка сигарет и запасные носки. Носки – это мужской атрибут. Если у тебя есть носки в кармане, то тебя этим вечером ничто не остановит».

Я как-то спросил, что можно делать здоровому двадцатипятилетнему мужчине в закрытом городе без работы и любви. Андрэ рассказал: «Я конструировал арт-объект – пианино, которое бьет током, я обязательно тебе его покажу как-нибудь. Только превозмогая боль, можно делать настоящее искусство. Это метафора творческого процесса, понял?» Когда он завершил свой арт-объект, то решил провести в ДК родного города перформанс. На концерт пришли научные сотрудники и ветераны труда, панки, молодые рабочие, дворники – весь спектральный срез социума этого закрытого городка. Каждое событие в городском концертном зале анонсировали для всех.

И вот Андрэ вышел на сцену в белом фраке, поклонился публике, потом демонстративно включил пианино в розетку. «Штраус, Рихард: “Альсо шпрах Заратустра”. На электро-болевом пианино исполняется впервые!» – объявил он собравшимся. Народ сдержанно поаплодировал. Андрэ сел на стул, откинул фалды фрака, многозначительно глянул на публику, открыл крышку инструмента и ударил по клавишам. Очнулся он уже в больнице. «Не рассчитал с напругой, но шоу было изумительным. Все эти пенсионеры обоссались от страха», – с нежностью вспоминал он.

В Питере Андрэ какое-то время жил в той самой пустой хате на «Черной речке». Хату за бесплатно предоставил ему приятель Артемон. По первости Андрэ устроился на работу в какую-то контору, продающую пожарные шланги. У него даже хорошо дела шли: его коллеги – менеджеры по продажам, они же конкуренты по тем же продажам, в основном были едва волокущей гопотой из городков вроде Луги и Пскова. На их фоне Андрэ с двумя неоконченными вышками, был просто маэстро. Работать у него получалось, но это не спасало от скуки. Мы тогда читали Камю и вспоминали фразу из «Постороннего». Когда я звонил Андрэ на работу, то всегда спрашивал: «Что ты делал?» – а он гнусавил в ответ: «Сегодня пришлось много поработать в конторе».

У Артемона Андрэ не задержался долго. Вскоре он поселился у своего друга-философа возле Таврического, а следующим пунктом его остановки стала уже комната Марины.

В харизме Марине нельзя отказать. Она приехала откуда-то из Сибири, оставив на руках матери трехлетнего сыночка Илюшу, рожденного от местного бизнесмена. Марина жарила задиристый, истеричный гаражняк в группе «Великие мастурбаторы». Сексапильная до предела, опасная Валькирия с длинными и мощными ногами. На сцене и часто вне сцены она являлась в прикидах из секс-шопа. Проблем с разнообразием у нее не было: в секс-шопе же она работала по ночам и могла брать все, что ей заблагорассудится. Назывался магазин, кстати, «Темные аллеи».

После того, как Андрэ поселился у Марины, его выгнали из конторы: коллеги-гопники показали начальству фотки Андрэ. На одной из них он в костюме единорога из Марининого магазина позировал с бонгом в руках. «Людская конкуренция – жестокая вещь, – объяснял Андрэ, – однако нельзя позволять, чтобы она составляла диалектику твоей жизни».

Так Андрэ устроился в магазин женского белья в торговый центр.

Кто его знает, почему у них с Мариной не сложилось? Это всегда самое неуловимое и непостижимое для меня в отношениях мужчины и женщины. Андрэ часто приходил к нам уже пьяным, говорил, что ненавидит ее, а потом тут же говорил, что любит. Она приезжала на такси во всем своем сценическом обличье – в костюме монашки или, например, в одной футболке с надписью «Nobody knows I’m a lesbian» – увозила его домой и хорошенько трахала. И потом у них все было хорошо, но «все хорошо» было только частью цикла.

Больше всего Андрэ не нравилось работать в торговом центре. Он долго не решался уйти оттуда, даже ходил на собеседование в те конторы, где мальчики и девочки развлекают старых извращенцев в веб-чатах. Но это случилось, в один день он таки свалил. В буквальном смысле. Прям не предупреждая никого, встал и вышел, оставив отдел с трусами и лифчиками наедине с пластиковой музыкой.

– Ты слышал, как они общаются? – объяснял мне он. – Клиентка говорит – у меня сегодня плохое настроение, я решила сходить в магазин. А девочка на кассе ей – правильно, надо же себя баловать. Баловать! Ба-а-аловать! Я снял бейдж и пошел, понимаешь меня?

Я все понимал.

Через какое-то время Андрэ и Марина окончательно разругались. Андрэ стал аскать с Ванечкой – тот стучал в барабан в метро, а Андрэ играл на гитаре что-то незатейливое и гундосил себе под нос. Получался такой облегченный, акустический Psychic TV. Удивительно, но за это время Андрэ зарабатывал нехилые деньги: за день он срубал столько, сколько поднимал на женских трусах в неделю. Я отдал ему рюкзак из брезента – свой он протер мелочью до дыр за полмесяца.

В то время я опять искал работу, и он одалживал нам с Соней. Вообще, надо сказать, я не помню такого, чтобы у Андрэ не было денег. Порой он мог не есть пару дней, но зато покупал новую примочку или шмотку на Уделке.

Когда Андрэ ушел из Марининой квартиры, он ночевал где попало или просто ходил с Ванечкой круглыми сутками – июнь был жарким, белые ночи – прозрачными. Ванечка закидывал его таблетками, а когда они отпускали, напаивал сиропом. Джем у них получался отменный, они даже подумали сколотить банду и звали меня на басу. Они и название выбирали. Колебались между «Десант удовольствия» или «Мой бла́ди, Валентин». Когда я узнал об этом, то тут же отказался, заранее.

Однажды Андрэ перебрал с таблетками и так долго и непрерывно играл на гитаре, что протер себе до мяса пальцы на обеих руках: штука покруче электрического пианино! Лечить пальцы Андрэ не стал. Через пару дней он взвыл от боли – дело было плохо.

Так он и пришел к нам: с гитарой за плечами, в кожаной старой куртке темно-коричневого цвета, которую носил даже в жару, с кистями, перебинтованными грязными тряпками. Длинные волосы сальным колтуном свисали ему на глаза. Всю неделю он просто не мог помыться – гноящиеся пальцы от воды саднило. Пока Соня готовила нам завтрак, я мыл ему голову и брил его. Он остался у нас.

Все то время, которое он жил в нашей комнатке, я пытался поинтересоваться, чем он хочет заниматься дальше, чего вообще ищет. Мне всегда неудобно задавать такие вопросы: я и сам никогда не знаю, чего я хочу, но не до такой же степени!