Мольер остановился. Конти несколько раз прошелся по комнате.

— Скажите, Мольер, — начал он с некоторой нерешительностью, — вы не представляли Лагранжа госпоже Кальвимон?

— Нет, ваше высочество, это не мое дело. Я полагаю, что завтра в «Сиде» он сам представится.

— Очень рад, что не ошибся в вашей тактичности. Но если эта госпожа забудет, чем она мне обязана, то пусть пеняет за последствия на одну себя. До свидания, Мольер, через час мы увидимся! Теперь я хочу заняться этими депешами. Ах, еще два слова! Прошу вас, чтобы никто не знал о медальоне и письме моей супруги!

— Я буду считать за величайшее счастье сохранять секрет вашего высочества!

Принц улыбнулся и ушел в свой кабинет.

— Трагикомедия начинается, — прошептал Мольер, — остается только раздать роли актерам. — С этими словами он вышел из комнаты и, узнав в передней, где можно найти аббата, отправился прямо к нему.

Даниель сидел над книгами в своем ученом логовище, куда он прятался от ледяных взоров принца. Увидев Мольера, он бросился к нему навстречу.

— Здравствуйте, Мольер! А я томлюсь тут от неизвестности. Д’Аво вернулся. Вы, верно, знаете, какие он привез известия?

— Принц остается губернатором Лангедока!

— Так я и думал! — прошептал Даниель.

— Кроме того, случилось еще нечто весьма знаменательное, возбудившее сильную борьбу в сердце принца, результатом которой могут быть большие перемены в этом доме.

— Что вы говорите, Мольер? О, не скрывайте от меня ничего! Не смотрите на меня как на бессердечного интригана, но как на орудие могущественной руки, которой я должен повиноваться.

— Все это я хорошо знаю и мог бы дать вам кое-какие советы, чтобы поднять ваш кредит у принца, но, согласитесь сами, это я был бы слишком простодушен, если бы откровенно доверил вам все, что знаю, не будучи уверен в вашей скромности.

Даниель слушал его в чрезвычайном волнении.

— Скажите бога ради, — умолял он, — что мне делать, чтобы заслужить ваше доверие?

— Во-первых, вы должны разъяснить мне как можно обстоятельнее, какая связь существует между вами и Мазарини, этой могущественной рукой, заставляющей вас действовать, и затем, какие земные блага — потому что едва ли какой-нибудь служитель церкви станет работать без этого условия — ожидаете вы от удачного исполнения возложенного на вас поручения, которое чуть было не расстроилось вследствие смерти Серасина.

— Я буду ясен, как огонь небесный, и краток, как прописная мораль. Мне поручено устроить согласие между принцем и его супругой и удалить Кальвимон; преуспею я в этом деле — первое вакантное место епископа будет служить мне наградой за труды.

— Ясно как день! Теперь я исполню свое обещание, но с маленькой оговоркой: вы должны принять на себя всю славу открытия того, что я сообщу вам, и оставить меня совершенно в стороне.

— Вот вам моя рука, Мольер! Пусть счастье навсегда изменит мне, если я забуду когда-нибудь свое слово!

— Ну слушайте же! Принцесса может исподволь готовиться к путешествию… в Пезенас.

— Это невозможно!

— Очень возможно! Принц получил письмо от принцессы и ее портрет. Он желает, чтобы это осталось тайной для всех.

— Ну!..

— Принцесса очень хороша, гораздо красивее Кальвимон, и я сказал это принцу.

— Неужели? И принц не рассердился?

— Его высочество перестал сердиться на правду с некоторого времени. Но все же нельзя отрицать, что мадам Кальвимон довольно соблазнительная женщина, как вообще все полные, белые блондинки с великолепным бюстом и темно-голубыми очами. Наш приятель Лагранж вполне разделяет это мнение.

— Лагранж?! Актер, живущий с вами. Это наводит меня на некоторые мысли…

— Ага! Я не преминул сообщить принцу, что Лагранж находит Флоранс восхитительной.

— И он не приказал вас вышвырнуть за дверь?..

— Ничуть не бывало! Он рассмеялся, и с тех пор… Лагранж живет в замке.

— О, какое драгоценное известие! Завтра же посылаю курьера к кардиналу с этим сообщением. О! Мазарини осыплет милостями того, кто будет содействовать счастью его племянницы. Надо поскорее представить его госпоже Кальвимон.

— Подождите завтрашнего представления. Я придумаю кое-что.

— Не правда ли, маленький Марсан очень глуп?

— Чрезвычайно!

— Но зато Лорен — хитрая штучка и имеет большое влияние на брата.

— Да, этот проныра составит себе блестящую карьеру со временем.

— Так шепните ему, что пора позаботиться о карьере.

Все дело в том, чтобы невинный ребенок проболтался в простоте души о том, что видел и слышал в будуаре голубоокой красавицы. Таким образом мы…

— Останемся в стороне, если мадам Кальвимон будет скомпрометирована, — перебил со смехом Даниель. — О, Мольер, вы незаменимый человек! Вам следовало бы быть дипломатом. Теперь мы отлично понимаем друг друга.

— Еще бы! Ведь профессии наши одинаковы.

— Это было бы дерзко, если бы не было так смешно, — засмеялся Даниель.

— Я всегда бываю дерзок и смешон в одно и то же время. Итак, завтра утром гонец скачет к кардиналу, вечером — представление, послезавтра — урок пажу, а затем все окончится, как в веселой комедии — свадьбами.

Наконец наступили давно ожидаемые празднества. В рыцарской зале замка Пезенас Конти в полной форме, сидя под бархатным балдахином, усеянным лилиями, окруженный д’Аво, офицерами и придворными, открыл заседание речью, поразившей всех одушевлением и изяществом языка. Его царственная величавость, соединенная с чрезвычайной приветливостью, расположила к нему все сердца. Когда он прочел письмо короля, который возвращал депутатам все прежние права, давал городам новые привилегии, обещал полное возмещение военных издержек, все собрание огласилось неумолкаемыми криками: «Да здравствует Людовик XIV». Затем следовал торжественный праздник, на котором против желания Конти, но по настоянию д’Аво, присутствовали знатнейшие лангедокские дамы. Госпожа Кальвимон явилась в качестве приятельницы вдовы Серасин, которую принц представил под именем Пти де Прэ — титул, данный ей Мазарини.

Представлением всеми любимой трагедии Корнеля и иллюминацией города должен был закончиться этот первый счастливый день. Труппа Бежар отличилась по обыкновению. Мадемуазель Дюпарк в роли Ксимены, Тарильер в роли дона Гормаца были восхитительны. Лагранж превзошел сам себя и привел всех в самое романтическое настроение.

— Сцена Ксимены с Кампеадором — самая нежная и страстная, какую только может представить себе воображение, — со сверкающими глазами шепнула Кальвимон принцу. — Я бы желала, чтобы Лагранж повторил ее еще раз у нас в доме.

— Почему же нет? Вам стоит только приказать! Но едва ли дела позволят мне разделить с вами это удовольствие.