Короче, тетка пошла в тотальный и, похоже, безоговорочный отказ по всем направлениям.

Хозяйкой медного таза, которым накрывались мои светлые помыслы, а также не очень светлые, но от этого не менее важные карьерные ожидания Бориса, моя мизантропствующая с особой жестокостью тетка пробыла ровно тридцать минут.

В дверь снова позвонили.

– Это опять я, – сказал Борис, входя. Лицо его выражало обреченную сосредоточенность. – Руководитель следственной группы в Ставроподольске принял все твои предложения. Ждут тебя с племянником завтра. Гостиницу нашли не хуже твоего бултыха, командировочные, суточные, все будет.

– За эти полчаса кого-то успели убить? – Виктория стояла в дверях, скрестив на груди руки с видом: а я вам говорила.

– Нет, к сожалению, гораздо хуже.

– И что в нашей доблестной полиции считается хуже убийства?

– Журналисты. Они уже пронюхали о том, что приглашенный эксперт, то есть ты, дорогая, не дал заключения, раскопали информацию о том, что, кроме убиенных собак, никаких прямых улик на Шляпника следствие не имеет, и подняли хай, не хуже того, что был до этого: «Настоящий маньяк на свободе». Короче, из Москвы взяли это дело под особый контроль.

Вика слушала, кивала и, кажется, даже оживилась на словах о «контроле из Москвы», но быстро сориентировалась и снова сделала скучающее лицо: по своему обыкновению, начиная торговаться.

– Мне лет пять понадобится, чтобы все это прочитать. В Ставроподольске есть филфак, я уже говорила, пусть они и читают.

– Они и будут читать, – мгновенно парировал Борис, уже неплохо изучивший своего главного эксперта-филолога и тоже усвоивший тезис о том, что со словами можно бороться словами, потому что слова имеют значение. – СК уже дал официальный запрос. Но кто-то должен им объяснить, что мы ищем и по каким признакам в тексте работаем. Эксперт такого уровня у нас только ты, поэтому ты едешь и назначаешься руководителем филологической части операции. С филологами договоришься сама.

– Сколько времени… – начала было Виктория, поддавшись на этот явный подхалимаж и, думаю, не в последнюю очередь на роскошные условия.

– Сейчас. Срочно. «Газельку» пришлю за вами завтра часам к семи утра.

– А вот «газельку» не надо, – отмахнулась Вика. – Съездила уже на вашей «газельке». На своей машине поеду. Ты лучше договорись там о месте в гостинице для одного милого котика.

Борис отрицательно покачал головой.

– Этой заразе я могу предложить погостить в Ставроподольском КПЗ, а лучше в нашем – под моим чутким присмотром. Хоть сейчас ордер выпишу. Отдадите на перевоспитание?

Сказать откровенно, предложение выглядело заманчивым, но Вика оказалась категорически не согласна. Кажется, Филипп каким-то чудом догадался, что речь о нем: он замолчал, попытался вытянуться в струнку, отчего перестал быть похож на черное облако и стал больше смахивать на огромный дедов валенок, с голенищем, туго набитым луком и старыми капроновыми колготками. Как бы то ни было, морда кота в мгновение ока преобразилась во вполне добропорядочную, а сам он притих и почти успешно изображал несчастное животное, жертву сплетен и наговоров.

– Ладно, берите своего кота, – согласился Борис, забирая все еще мокрый, но уже худо-бедно отмытый китель. – И завтра, рано утром выезжайте.

После того, как за следователем закрылась дверь, Виктория повернулась ко мне и ехидно заметила, передразнивая следователя:

– Журналисты каким-то образом пронюхали. Каким-то образом!.. Каким-каким? Виктория Берсеньева дала интервью Первому каналу. Вот каким.

– Да ладно?! – изумился я ее наглости и самоуверенности.

– При чем тут наглость? – вспыхнула Вика. – Кто-то ведь убивает этих людей. Правдоруб он или нет, сумасшедший или активно под него косит, но если это не Шляпник, а такая вероятность высока, то представь себе, что это значит.

Мурашки пробежали у меня по коже. Представилось, как где-то в сыром подвале или на кафкианском угрюмом чердаке маньяк со страшными стеклянными глазами пишет очередное подметное письмо, злобно хохочет и натачивает нож.

Виктория снова подошла к окну, но на сей раз внимание ее было приковано не к «бедному» котику. Вика внимательно рассматривала припаркованную у подъезда «Джетту», думая о чем-то своем. Вопрос ее, как часто бывает, показался парадоксальным.

– Селфи, говоришь, у этой Инны неправильные? Селфи несовместимо с клеветой? А с точки зрения ущерба деловой репутации, намеренного разрушения бренда, не пробовал к этому делу подойти?

Переход от маньяка к обрушенной страничке франчайзи Инны был неожиданным.

– Ты зацепку какую-то там видишь? – осторожно поинтересовался я.

– Пока нет, – наматывая прядь волос на палец, медленно проговорила Виктория. – Но ехать надо уже завтра, а у меня на машине до сих пор летняя резина стоит. Как вернулись из Эквадора, все руки не доходили.

Ого, вот это удача! У летяги Виктории вечно просвечивало и поддувало в какую-нибудь из несанкционированно образовавшихся бытовых дыр. Но в этот раз сквозняк оказался попутным. Ради того чтобы она помогла с первым в моей жизни собственным делом, которое с самого начала не заладилось, стоило рискнуть.

Наш Шляпник оказался типичным Вертером. Прямо по классике: герой, чувствительный юноша, встречает прекрасную девушку, его любовь возбуждают ответные чувства… Препятствием служит бедность героя или его недостаточно знатное происхождение; родители подыскивают героине богатого и знатного жениха, увозят ее, выдают замуж насильно… Покинутый герой впадает в мрачное отчаяние, за которым следует самоубийство. В нашем случае этот классический литературный сюжет был немного подправлен жизнью. И вместо самоубийства Вертер, то есть Алексей Шляпник, тронулся умом.

Все эти бесценные знания я почерпнул из речи Виктории, пока мы завтракали.

– Зачем ты привезла с собой его дневник, если уверена, что это не он, и не собиралась заниматься этим делом? – поинтересовался я, когда, наевшись, Виктория собирала вещи, чтобы перебраться к себе: оставаться у меня больше не было резона, поскольку Борис ее убежище все равно спалил.

– Не заниматься, видимо, не получится, – развела руками тетка. – Но и сушить эти папирусы было необязательно. Можно же по почте копии запросить.