Место рождения – какой-то райцентр соседней области. Как она туда попала? Не понимаю ничего. Ни-че-го! Боюсь своих мыслей и догадок…

– Лёня, да что там такое написано?

Встряхиваюсь и пытаюсь хоть немного восстановить самоконтроль. Возвращаюсь к бабушке.

– Ничего. В графе «отец» – прочерк. Место рождения – тмутаракань, я и название такое впервые слышу.

– Что ж тебя так напугало?

Бабуля, как всегда, видит меня насквозь. Иногда кажется, что мысли читает, от неё не спрячешься.

– Дата рождения. Очень странная дата… Очень. Понимаешь, есть вещи, которые просто невозможны. И вот это как раз такой случай.

Ночью не смыкаю глаз. Инге надоедает, что я кручусь и не даю ей спать, и она выгоняет меня в гостевую спальню.

Не знаю, что думать… Ни одно предположение не выглядит хоть сколько-нибудь логичным или хотя бы просто реальным.

Всё сходится на том, что Айлин должна была сообщить мне о беременности и детях. Ведь мы с ней планировали ребёнка! Я не давал ей повода усомниться в моих намерениях и отношении к ней. Почему не сообщила? Я потерял телефон, лежал в больнице. Но она знала мой адрес, и дома должны были быть мама, отчим или сестра. А даже если она не застала никого, то могла прийти в другой раз или оставить записку. Да просто передать через Лейлу или Тагира, что ищет меня! Ведь речь шла о детях и нашей жизни!

Рано утром мчусь за двойнятами и везу их в лабораторию. Я должен подтвердить или опровергнуть свои догадки!

Не отваживаюсь послать кого-то за результатом. Как только заветный конверт оказывается у меня в руках, вскрываю его, пропускаю цифры, в которых ничего не смыслю, и жадно вчитываюсь в заключение.

Нужно быть честным – ещё только увидев дату рождения детей, я уже понял, что они мои. Несколько дней уговаривал себя, что произошла какая-то чудовищная ошибка. И теперь, глядя в белый лист с чёрными бездушными буквами и числами, ощущаю, как мир окончательно разваливается на части.

Меня трясёт так сильно, что медсестра на ресепшене замечает это, подходит и протягивает стакан с какой-то резко пахнущей гадостью, которую время от времени принимает бабуля.

– Молодой человек, вам нехорошо? Вы присядьте, пожалуйста, – тянет меня в сторону мягкого дивана.

Послушно опускаюсь и обхватываю голову руками. Не понимаю, как это возможно. Как она могла поступить так со мной, с нами, с детьми? И, главное, зачем, почему?

Моим детям почти десять лет. Десять лет! А я даже не догадывался об их существовании! Ну как же так? За что Лина так поступила со мной?

Ничего не понимаю, кроме одного – теперь я знаю, почему она отправила детей именно ко мне. Возможно, даже сказала им, что я – отец, но они чего-то не поняли…

Спасибо хоть на этом…

Отчаяние и страх сменяются яростью и злобой.

Она отняла у меня не только себя, но и детей! Она не просто вырвала моё сердце и растоптала своими грязными ботинками, но и лишила меня детей… Она оставила сына и дочь без отца. Чёрт знает, как они жили эти годы! И всё почему? Только потому что я не той веры и национальности? Ведь другого объяснения нет и быть не может!

Злость вправляет мозги на место и собирает, словно магнитом, частицы, на которые разметала меня новость об отцовстве.

Я зол и спокоен. И знаю, что должен сейчас сделать.

Не помню, чтобы когда-нибудь задумывался о детях. Гипотетически допускал, что в отдалённой перспективе у меня будет ребёнок, просто потому, что так принято в обществе. И если бы меня спросили, хочу ли я завести детей прямо сейчас, я бы с ужасом отшатнулся: мне ещё тридцати нет – какие дети? 

Я слишком молод для мыслей о продолжении рода, хочу ещё пожить для себя. Хочу развиваться, заниматься карьерой, мотаться по стране и миру. А ребёнок – это якорь и корни, которые накрепко привязывают к одному месту. Хочешь не хочешь, а думать приходится не о работе, а о том, как ночью укачать орущего младенца, почему у него сыпь или в очередной раз поднялась температура и что купить ему под ёлку.  

Оглядываясь назад, понимаю, что предложение Айлин забеременеть в восемнадцать лет было ребячеством. Я не имел представления, ни что такое ребёнок, ни даже что такое ответственность. Тогда я думал только о том, как бы её не потерять, и готов был на всё ради того, чтобы быть с ней. Конечно, я бы Лину с детьми ни за что не оставил, ведь я любил её как одержимый. Не исключаю, что это сделало бы меня совершенно другим – возможно, более мягким и менее циничным. Какой была бы моя жизнь? Как сложилась бы карьера? Этого я уже никогда не узнаю. 

Но Айлин сделала свой выбор не в мою пользу, и я даже не догадывался, что почти десять лет назад стал отцом. И что мне делать теперь с неожиданно свалившимся на меня выводком? Внутренности скручивает от раздирающих меня мыслей и чувств, не успеваю сортировать их, нумеровать и раскладывать по полочкам, как привык. Лютая ярость за предательство, подлость и потерянные десять лет граничит с щемящей нежностью и острым желанием всё переиграть и попытаться начать жизнь заново.

Как мне общаться со своими детьми? Как себя вести? Гибкий разум, привыкший подстраиваться под любые обстоятельства, постепенно свыкается с новой ролью. А душа застыла в недоумении и непонимании, она не успевает переварить новость, сгенерировать адекватные эмоции и подать правильный сигнал мозгу.

Состояние Айлин не улучшается, мне с трудом удаётся удерживать себя от паники и принимать взвешенные решения. После нескольких телефонных звонков наконец получаю номер хорошего семейного адвоката и уговариваю встретиться со мной прямо сегодня. 

Времени до отъезда почти не остаётся, но мы успеваем заключить договор и подать иск на установление отцовства и внесение изменений в документы детей. Это в случае чего легализует пребывание двойнят у бабули на время моей командировки. Дальше загадывать бессмысленно – всё зависит от здоровья Лины. А ещё от того, что она мне скажет в своё оправдание и смогут ли её аргументы погасить мои злость и обиду. 

Хотя мозг периодически порывается строить планы мести, каждый раз одёргиваю себя. Готов допустить, что тогда что-то произошло, из-за чего она не смогла выйти со мной на связь. Может, пряталась? Не зря же по городу ходили слухи о криминальных разборках, а дети родились в какой-то тмутаракани. Но за десять лет можно было много раз связаться со мной! Даже если она меня разлюбила, то могла хотя бы стребовать с меня алименты для детей. Ведь никто их не усыновил – значит, не было других претендентов на роль отца. Хотя… Может, она нуждается в деньгах только последние годы, а до того благополучно спускала наследство отца? Я же о её жизни с тех пор так ничего и не узнал… Ясно одно: выводы можно будет сделать, только поговорив с Линой.

Инге сообщать о детях до отъезда не вижу смысла. Реакцию её предугадать несложно – она будет очень недовольна. Даже представить боюсь, какой скандал меня ждёт впереди. Впрочем, одним больше, одним меньше – я уже привык. Хотя разве она вправе меня упрекать за события, произошедшие задолго до нашего знакомства?